Кстати, она была уроженкой Эннери – того же посёлка, откуда родом Ти Фамм.
В обществе с предполагаемым зомби Хёрстон провела всего один день, но впечатлений от этой встречи хватило, чтобы рассказать о гаитянских чудесах всем читателям. К сожалению, ей мало кто поверил. Хёрстон пишет, что они с врачом долго обсуждали случай Фелиции Феликс-Ментор и «пришли к выводу, что зомби проходят не через смерть, а через её подобие при помощи лекарственного средства, чей рецепт известен единицам. Эта тайна родом из Африки передаётся от поколения поколению. Как и рецепт противоядия. Очевидно, что вещество поражает часть мозга, управляющую речью и волей человека. Жертва способна двигаться и работать, но ей больше не по силам сформулировать простейшую мысль. Врачам хотелось бы заполучить рецепт, но они сознавали, что это невозможно, ввиду того, что (курсив мой – У.Д.) тайны тайных сообществ остаются тайнами».
Гипотезу, изложенную Хёрстон в путевых заметках «Расскажи моей лошади» (1938), проигнорировали в Штатах и раскритиковали на Гаити. И виной тому оказался не яд. Его существование не отрицали многие исследователи гаитянской культуры и быта, не придавая ему особого значения. Альфред Метро, в частности, признавал, что в распоряжении хунгана могут быть вещества, погружающие в летаргический транс, не отличимый от смерти. И, несмотря на уклончивую реакцию антропологов, гаитяне относились к этому вопросу достаточно серьёзно, чтобы включить его в уголовный кодекс.
Сведения, добытые Хёрстон, обесценивала не их бездоказательность, а то, что они появились в неподходящее время. Публикация совпала с периодом интенсивной модернизации крестьянского труда на Гаити реформаторами прозападного толка. Эти доморощенные умники надменно хулили измышления Хёрстон, порочившие, по их мнению, гаитянского мужика и оправдывавшие агрессию янки. Образ зомби, вскоре шагнувший с книжных страниц на киноэкран благодаря ходовым голливудским кинолентам, стал для гаитянского интеллигента чёрной меткой для любого исследования о Гаити. Неудобный феномен, не достойный серьёзного рассмотрения, был признан маргинальной частью фольклора. А исследователь, чьи открытия (при должной поддержке) могли бы ускорить разгадку этого феномена на пятьдесят лет, Зора Нил Хёрстон, затаив на коллег обиду за непонимание, умерла в нищете и забвении в середине пятидесятых. А ведь тайна зомби могла быть разгадана ещё полвека назад!
В защиту тех, кто подвергал работу Хёрстон критике, можно отметить сразу несколько уязвимых пунктов её гипотезы о зомбификации как отравлении. Во-первых, много свидетелей настаивало на том, что не действие колдуна, а химическое воздействие препарата играло главную роль при воскрешении мертвеца. Во-вторых, хотя случай Фелиции Феликс-Ментор, бесспорно реальный, остро нуждался в объяснении, никто не проводил компетентной медицинской экспертизы. И никому не удалось проникнуть в подпольную сеть так глубоко, чтобы с ним поделились препаратом. В том числе и самой Хёрстон, списавшей неудачу на то, что «сведения о растениях и рецептуре препаратов из них являются тайными. Они передаются из поколения в поколение, и ничто не заставит хранителей тайн открыть их всему миру». Она явно послушалась городских врачей, пытавшихся заполучить препарат тупиковым путём. Один из таких горе-исследователей запугивал бокора тюремным сроком, когда услышал в ответ на просьбу раскрыть рецепт препарата, что тот не собирается делиться секретом своих гвинейских предков с безродным космополитом. Хёрстон тоже всерьёз предупреждали не заходить далеко. «Многие гаитянские интеллектуалы», было сказано ей, «на себе узнали последствия излишнего любопытства». Ей намекнули, что, если она продолжит искать прямого контакта с оккультным подпольем, то может и света белого не увидеть.
Зора Нил Хёрстон, безусловно, была отважным человеком, но будучи первым учёным, ступившим на эту «землю», доселе ни кому не ведомую, она не могла не прислушаться к предостережениям своих гаитянских коллег. Тем не менее, если данные Мишеля Лягерра верны, и подполье в сообществе вуду являет собой легитимную политическую и судебную власть в общине, тогда с ним можно контактировать безопасно. Только так мы раскроем последнюю тайну феномена зомби. А поможет нам в этом Эрар Симон.
XII. Танец на челюсти льва
Я спокойно осмысливал полученные данные в Нью-Йорке и Кембридже, но Гаити опять влекло меня к своим берегам, мерцая путеводной звездой. Давнее желание понять связь оккультного подполья с производством зомби к исходу осени 1982-го года возросло настолько, что я захотел сам внедриться в одну из таких организаций. Только совершив этот последний шаг, я смогу выяснить, кого и за что превращают в зомби.
Такой замысел был бы сильным ходом, но, по мнению моих консультантов, небезопасным. Ведь я, по сути, порывался узнать, кто управляет островом на самом деле. Натан Клайн, хотя он никак не мог расстаться с проблемой, как собственно поднять зомби из могилы, узнал кое-что о Гаити и сразу оценил мою идею, подержав мою авантюру, и за несколько наших встреч ранней зимой выразил ей полную поддержку. Хайнц Леман и Дэвид Меррик, как оказалось, спонсор всего проекта, опасались, что меня там попросту убьют. Ссылаясь на опыт прежних визитов, я доказывал, что их опасения несколько преувеличены. В конце концов, мы договорились о том, что они оказывают полную финансовую поддержку проекту при условии, что я первым делом озабочусь медицинскими доказательствами того, что живые мертвецы существуют на самом деле. Однако дальнейшим планам воспрепятствовали непредвиденные обстоятельства. В середине февраля 1983-го года в ходе плановой хирургической операции скончался доктор Клайн. А паралич, разбивший мистера Меррика двумя днями позже, свёл его участие в проекте к нулю. Словом, зима в новом году обернулась чередой нежданных трагедий, и на время я лишился возможности изучить тайные общества изнутри.
Пройдёт целый год, прежде чем я снова окажусь на Гаити, на сей раз за свой счёт, и многое будет по-новому, за исключением самой страны. Проезжая по улицам Порт-о-Пренса, мимо пряничных домиков под сенью пальм, устремлённых в небо, минуя болотца стоячих нечистот на бульваре имени Трумэна с копошащимися в них сантехниками, я снова вспоминал слова загадочного незнакомца из отеля «Олоффсон»: «Гаити останется Гаити, пока жив дух человеческий, всегда новый и всегда один и тот же». И всё-таки лёгкость общения с этой страной искупалась новым, не очень приятным для меня чувством – ты узнаешь этот край, но ты точно никогда не станешь для них своим. Тебе здесь многое близко, но ты – чужак.
Общение со старыми знакомыми открыло их для меня с новой стороны и вскоре обнажило ранее скрытые противоречия. Как бы то ни было, а внешне мало что изменилось. После репортажей Би-би-си Марсель Пьер стал звездой у себя в Сен-Марке. Недавно в коридорах местной клиники видели, как он, повторяя реплики британских дикторов, делал упор на том, что служит не силам зла, а врачебному прогрессу. Его ликование вскоре будет омрачено жестокой болезнью жены, у которой открылось кровотечение из-за опухоли в матке. Удары судьбы не повлияли на бодрость его духа, но сильно ударили по карману – поток туристов, напуганных ВИЧ, практически иссяк
[181]. Да и мои финансовые возможности заметно сократились после кончины спонсора, а остаток средств был истрачен на переливание крови для несчастной мадам Бовуар. На все эти новшества гаитяне реагировали весьма неожиданно. Пока мой карман был полон субсидиями, они из кожи вон лезли, помогая мне его облегчить, а сейчас, когда мне приходилось экономить, они, даже в беде, не просили ни о чём.
