Я склонилась еще ниже, но не из благоговения, а от отчаяния. Не представляла подобного исхода, но какой у меня был выбор? Я зашла так далеко, и ради чего? Чтобы в результате оказаться отвергнутой и бездомной в стране вечной тьмы?
– Я понимаю. – Я расслабила мышцы, и смерть полностью придавила меня к циновке, со лба на тростник падали капли пота, а ноги горели от неудобной позы.
Звуки рвущихся обоев и скрипящих половиц улеглись, в комнате воцарилась жуткая тишина.
– Ты мне нравишься, Рэн с Якусимы, – наконец сказала Идзанами. – Моим шинигами привилегии давались при рождении, а ты жаждешь этого звания… Ты куда сильнее, чем была твоя мать.
Я затаила дыхание. Вся кровь отхлынула от головы и стекла в ноги. Я прокручивала в мыслях слова Идзанами, уверенная, что ослышалась. Если мама все еще в Японии, то почему богиня говорит о ней в прошедшем времени?
– Была? – повторила я.
– Как я уже рассказывала, – ответила Идзанами, – она понесла наказание за свои проступки.
– Наказание? – Я собрала все силы и оторвалась от циновки, опираясь на локти.
– Ее принесли в жертву созданиям непроглядной тьмы.
Слова не сразу достигли моего сознания. Я вроде бы понимала, что мама мертва, но при этом все словно бы оставалось по-прежнему.
– Ты убила ее? – Я едва ощущала слова на губах, даже не была уверена, говорю ли я по-английски или по-японски.
– Неужели ты так наивна, что думаешь, будто она могла после всего содеянного сохранить жизнь? – хмыкнула Идзанами. – Твоя мать сделала свой выбор, когда родила ребенка от жнеца. Она знала о последствиях и все равно пыталась бежать.
Мне не удавалось ничего сказать, во рту у меня пересохло. Руки дрожали, я их почти не ощущала. Все тело казалось чужим. Я так ясно видела свою мать, когда представляла пляжи Якусимы, голубые огни, леса и дом на берегу. Как все это может быть нереальным? Идзанами же продолжала голосом низким и горьким:
– Настоящие шинигами принимают наказания с достоинством. Я не могла позволить жить моей дочери после того, как она проявила подобную трусость.
Я впилась ногтями в тростниковую циновку, разрывая волокна. Всю жизнь меня никто на дух не переносил – никто, кроме Нивена. Это было больно, но ничего, я привыкла. Я знала, как превратить эту пустоту в кипящий гнев и стать свирепой и холодной, подобно истинным жнецам.
Но на самом деле я не была нежеланной. Моя мать пыталась сбежать со мной. И Идзанами убила ее за это.
Всю жизнь я думала, что поеду на Якусиму и спрошу у мамы, почему она меня бросила. Я готовилась услышать тысячу причин: я недостаточно хороша, я опозорила ее семью или вообще не должна была существовать. Это мне твердили всю жизнь.
Но мама не сказала бы ничего подобного, потому что никому не отдавала свое дитя.
Возможно, она любила меня, но теперь я никогда об этом не узнаю.
Я закрыла глаза и представила себе мир, в котором мама сбежала из Японии вместе с отцом. В моем сознании нарисовалась совсем другая история Рэн Скарборо. В этой истории маленькая Рэн не прижималась ухом к стене, чтобы подслушать сказки, которые на ночь читали ее брату, – ведь родители читали сказки и ей тоже. А потом они обнимали эту маленькую девочку, пока она засыпала. Мама научила ее контролировать способности шинигами, поэтому Рэн никому не причинила вреда. Ей не пришлось бежать в Японию, чтобы стать убийцей. Она выросла сестрой, которую заслуживал Нивен, дочерью, на которую Эмброуз не злился, а, напротив, изо всех сил старался защитить. Одноклассники не всегда понимали ту Рэн, но родители обнимали ее, если она плакала, а отец жаловался в Верховный совет, услышав об издевательствах, и она никогда не сомневалась, что ее жизнь имеет ценность.
Но эта история не будет моей. Я навсегда останусь ходячим проклятием смерти с гниющим сердцем, потому что Идзанами отняла у меня все.
– Итак, Рэн с Якусимы, – медленно произнесла Идзанами, – ты еще хочешь стать шинигами?
Горячие слезы капали на мои распластанные по полу руки.
Нет, я не хотела. Я не желала работать на кошмарную Идзанами, по чьей вине провела последние полтора века в Лондоне изгоем, на ту, которая убила мою мать.
Но больше никто в мире не хотел меня признавать. Жнецом мне теперь не быть. Я могу стать шинигами или вообще никем. Мысль о том, чтобы превратиться в ничто, страшила больше смерти.
– Да, – прошептала я, сдерживая рыдания, а мое сердце кричало: «Нет, нет, нет!» Это было в десять раз унизительнее, чем сцена на грязной лондонской улице, где мне угрожали старыми ножницами. Я чувствовала себя подвальной крысой, которой больше некуда ползти, и Идзанами это знала.
– Отлично, – воскликнула богиня. – А теперь отдай мне свои часы.
Мои слезы высохли. Я взглянула сквозь плотную тьму, чувствуя, как тело внезапно онемело.
– Что? – прошептала я, ощущая в кармане тяжесть серебра и золота. – Откуда ты узнала…
– Я все знаю о безделушках жнецов, – ответила Идзанами. – Может, я и стара, но у меня тысячи глаз и ушей, которые бродят по всей земле. Могу с уверенностью сказать, что моим шинигами часы не нужны.
Я сглотнула, хотя в горле царапало как стеклом, не слыша ничего, кроме тихого тиканья в кармане. Так вот какова была истинная цена звания шинигами.
Еще недавно для меня это не имело никакого значения. Я отпилила бы себе руки, если бы Идзанами сочла их руками жнеца, сделала бы все, чтобы стать частью Японии. Я знала только крошечную уродливую Англию и ее злых жнецов с черными, как смоль, сердцами. Но эта земля кишела чудовищами и разваливалась на части от жадности богини. Я объездила всю Японию, однако так и не смогла победить ни тьму Ёми, ни жестокость людей. Везде в мире был свой собственный ад.
– Если ты решишь не становиться шинигами, – продолжала Идзанами, – мои стражники выведут тебя из Ёми. Тебе больше не будут рады в моих владениях.
Я сунула руку в карман, провела пальцами по зазубринам и вмятинам на холодном серебре часов Нивена, по следам укусов, по звеньям цепочки.
«Ну хоть я тебе брат или нет? Если ты порвала все связи с Лондоном, то кто тогда я?» – так сказал Нивен.
Я пыталась убедить себя, будто отдать часы брата – не то же самое, что разорвать связь с ним, но сама мысль казалась ложью. Без часов мы были не жнецами, а просто людьми с неестественно длинной жизнью. Я вспомнила о своем собственном хронометре, затерянном где-то под скалами Такаоки, и от стыда у меня свело живот. Я была так занята – рубила ёкай на куски, влюблялась в Хиро и жертвовала всем ради звания шинигами, – что даже не задумывалась о последствиях. И теперь должна была отдать часы Нивена? Возможно, он придумает, как сделать новые, но кто знает, сколько времени это займет и смогут ли они сравниться с часами, которые ему подарил Эмброуз.
Ясно, что брат подумает, когда все узнает: мол, я решила, Нивен недостаточно хорош и больше мне не нужен. Невозможно отделить собирательницу от сестры, ведь целое столетие бок о бок с братом я была и тем и другим. Пусть мы оба стали изгоями и разочаровали семьи, пусть я старалась стереть лондонские годы и возродиться как Рэн из Якусимы. Но не будь я когда-то Рэн-из-Лондона, у меня не было бы такого брата.
