С того дня прошло уже семь лет.
В первый год я даже не старался делать вид, что живу, и все деликатно оставили меня в покое. Коджи вернулся в поместье спустя пару дней после того, как я похоронил Мидори и Рэйкен (там же, под сакурой, где лежали останки Такимару). Помню лишь, что обнял его – крепко, от всего сердца, – а потом сказал, что зря он вернулся. Несправедливо, знаю, но так надо было. Я его выбрал. Решил, что именно Коджи должен жить, но не мог так вот сразу смотреть на него и не пытаться выискать в чертах племянника ее черты. Знаю, теперь их душа – одна, но невозможно так просто принять эту правду. Я видел ее маленькой, видел, как она росла, как злилась на меня и как любила. Она – со своим характером, со своими чувствами и желаниями. Да как можно говорить, что теперь Мидори – часть Коджи? Нет. Мидори умерла. А Коджи не заслужил видеть на моем лице печаль всякий раз, как я буду смотреть на него.
Моя боль. Я должен пережить это. Когда-нибудь.
Коджи не настаивал на откровенных разговорах. Более того, он вообще никогда не заговаривал о случившемся. Иногда мы встречались в саду и пили чай, иногда молча сидели на берегу озера. Я не был готов расспрашивать его о жизни с Мэйко и ее народом, но, когда придет время, обязательно спрошу. Узнаю, как изменилась его сила, чему он научился, и смогу искренне разделить радость от его успехов.
Я стал бессмертным, и теперь у меня была целая вечность, чтобы забыть о десяти днях жизни. У судьбы действительно прекрасное чувство юмора.
В первые пять лет жизнь проходила мимо меня, пока я упивался злостью, уверенный, что должен со всем справиться сам. Я много пил, но недостаточно, чтобы прослыть пьяницей и забыться беспробудным сном. День и ночь поменялись местами, и я стал покидать дом с закатом. Коротал время на берегу озера, в разговорах со своими мертвыми. Злился, кричал, плакал, обвинял и просил прощения. Наверное, со стороны выглядел безумцем, но по прошествии времени я понимаю, что эти разговоры принесли пользы больше, чем могла бы помочь любая беседа с живым человеком.
Я много размышлял о поступке Такимару и, только посмотрев на него через призму собственного опыта, взглянул на случившееся по-другому. Наш отец умер, и на плечи брата легло непрошеное бремя рода Сугаши. И единственное, что он мог, – распорядиться своей жизнью по-своему. Тот самый эгоистичный поступок, на который он имел полное право. И дело было не во мне. Я знаю, Такимару любил меня, и я не вправе требовать его жизнь для себя. Он отдал ее во имя будущего жены или, может, увидел в этом шанс положить конец наследственности хого хотя бы по своей линии. Или, наоборот, знал, что таким образом позволит мне вернуть силу Сугаши к истокам, даст шанс разрастись нашей ки в полной мере. Я никогда не узнаю, о чем он думал на самом деле, но я должен (обязан!) уважать его выбор.
Так же, как должен отпустить Мидори. Рэйкен права, как бы она ни запуталась, что бы ни совершила, итог ее жизни определился финальным выбором. Она все сделала правильно, и мне не в чем себя винить. Я просто не имею права держать ее в своих мыслях и размышлять о том, а что было бы, если… Ничего бы не было. Все уже случилось.
Когда-нибудь я посмотрю на Коджи чистым, незатуманенным призраками взглядом и, возможно, увижу в нем что-то от сестры. Мимику, жесты? Может, замечу знакомую интонацию в голосе?
Хотя какое это имеет значение? Я смотрю на свое отражение в озере и больше не отвожу взгляда. Шрам, перечеркнувший мой левый глаз, – вечное напоминание, но не о дурном нраве Мидори, а о том, что она была жива. Она. Была. Здесь.
Я отпускаю ее, но никогда не забуду.
Однако Рэйкен я отпустить не мог. Меня изводило неведение. Успел ли я? Услышала ли она мои слова или все же умерла, касаясь моего сердца? И если так, неужели моей любви было недостаточно?
Не знаю, ничего не знаю.
Моя любовь была ядовитой. Рвала меня на куски, жалила кожу, отравляла душу и разум. Я изнывал от тоски и как сумасшедший каждую чертову секунду ждал и надеялся. Мне нужно было видеть ее, держать в руках, целовать, говорить с ней. И доказывать, что я любил ее по-настоящему! Хотя порой я сам в это не верил.
Но со временем я исцелился от яда и тогда ощутил, как все-таки широка и неэгоистична была моя любовь к ней.
В какой момент это произошло? Что из случившегося повлияло? Сложно сказать.
В ту пятую годовщину я в последний раз посетил храм Инари и увидел в деревьях кицунэ. Я разозлился на богиню так, как не злился давно! Сколько раз кричал ей, взывал, требовал и плакал, но она ни разу не удостоила меня даже словом. Но в тот момент в моей голове будто что-то щелкнуло.
А что, если ей нечего сказать?
А что, если ее приход даст мне очередную несбыточную надежду?
Эта странная мысль не оставляла меня в покое много дней, а потом, в один из теплых вечеров, на берег озера пришел гость. Он выглядел как человек – богатый и с манерами, в черном атласном плаще и с лакированной тростью в руках. И если бы не волосы, туго закрученные в кудри, я бы решил, что кто-то из господ случайно забрел в наши земли. Но господа таких причесок не носили. Я всматривался в его светлые глаза, смутно припоминая, где мы виделись.
– Меня зовут Саваки, – он низко поклонился, держась на почтительном расстоянии.
Ах, вот оно что. Приди он годом раньше, я бы взбесился и набросился на него. Но в тот год во мне и вправду что-то изменилось, и, к своему глубочайшему удивлению, я испытал радость от встречи с ним.
– Знаю, вы живете уединенно и не жалуете таких, как я, но… – Он выхватил из-под плаща сверток и протянул мне. – Я лишь хотел оставить это здесь и немного посидеть. Если позволите.
– Как вы нашли меня… нас?
– Ваш племянник. Мне пришлось проследить за ним. Но не переживайте, никому и никогда я не выдам этого места.
Я развернул сверток и в тот же миг крепко зажмурился. Синее сукно. Старое, выцветшее.
– Она любила его, – тихо сказал Саваки. – Этот костюм достался ей от отца. Помню, Сора – одно время жила с нами служанка, прекрасная, отважная дикарка, знаете ли! – все время заставляла Рэйкен носить кимоно, но девчонка при любом удобном случае надевала это тряпье.
Я смахнул слезу, сжимая пальцами ткань. Холодная, как и ее руки когда-то.
Саваки сел рядом со мной, и какое-то время мы молчали. Впервые с того дня я вспоминал наши скитания в лесу, как она висела на мне, заставляя молчать, когда на поляну явился призрак Хэджама, как мы потеряли Кацу, а потом я впервые обнял ее у дерева. Это были мои воспоминания, только мои, но внезапно мне захотелось рассказать их этому существу.
Я начал говорить, когда солнце только скрылось за горизонтом, а закончил, когда над озером воцарилась безмятежная звездная ночь. А потом слушал Саваки. Он поведал мне о первом знакомстве с Рэйкен, рассказал, какой она была, когда еще не умела ходить в другие миры, как загоралась, когда желала чем-то обладать, и как усердно тренировалась. Поведал о Соре и ее занятиях и еще много о чем. Когда Саваки рассказал о том, что случилось с родным селением Рэйкен, и упомянул, как она расправилась с Исаму, я покачал головой:
