Я замешкалась, но обуздала растерянность и, когда он взглянул на меня, поклонилась, мучительно краснея. В ответ Хэджам лишь слегка склонил голову. Его голубые глаза вспыхнули, а красивые губы растянулись в сдержанной улыбке.
– Посмотри на себя!
Он оглядел меня с ног до головы и одобрительно кивнул, затем поднес руку к моей прическе и пропустил прядь через пальцы.
– Твои волосы прекрасны.
Они быстро отросли и уже доходили до поясницы. Через месяц после моего прибытия в замок Сора подровняла их, убрав грубый срез, оставшийся после торопливой стрижки Дороши. И с тех пор я ни разу не задумывалась о том, чтобы укоротить их. Ведь Хэджам сказал тогда, в нашу первую встречу, чтобы я этого не делала.
– Значит, ты решила присоединиться к празднеству?
– Я… да… Сора сказала… Я очень рада видеть вас.
Мне стало жарко, слова не шли. Я не понимала, как сильно хотела увидеть Хэджама, пока он не появился здесь. Мое сердце бешено колотилось и останавливалось, от волнения кончики пальцев кололо.
– А я рад, что ты с пользой провела это время. Но, – Хэджам сделал паузу и взял меня пальцами за подбородок. Мне пришлось посмотреть на него, – я бы не хотел показывать тебя всем.
– О-о, – только и выдохнула я. В одночасье и волосы, и прекрасное кимоно стали мне противны. Я некрасива, недостаточно хороша для того, чтобы иметь хоть какое-то отношение к этому существу. О чем я только думала!
Хэджам внезапно заключил мое пылающее лицо в ладони и наклонился так близко, что я почувствовала его дыхание на своих губах.
– Ты – мое сокровище, а своим я никогда не делюсь.
В ту ночь мне исполнилось семнадцать. Девушки моего возраста уже готовились стать женами и матерями. Я же сама была ребенком и еще ни разу не влюблялась. Никто и никогда не оказывал мне знаков внимания. Я не знала, как это происходит. Но вот сладкое дыхание Хэджама коснулось моих губ. Его длинные пальцы держали мое лицо, а хрустально-голубые глаза горели от восторга. В тот момент я пропала. Обманулась или, может, действительно почувствовала любовь – не знаю! Не знаю! Не знаю! Но я резко подалась вперед и поцеловала его.
Дура! Дура! Дура!
Он отшатнулся, приложил ладонь ко рту и, не сводя с меня взгляда, вытер губы. Вытер губы… Сердце замерло и, кажется, больше не собиралось биться. Я прикусила щеку изнутри, чтобы сдержать слезы.
– Не в этом смысле, Рэй, – холодно сказал Хэджам. Блеск в глазах потух. – Возвращайся к себе.
И он ушел. Вбежав в спальню, я сорвала с себя кимоно, вышвырнула дзори в окно и вырвала украшения из волос, а потом упала на футон и проплакала до самого утра. Никогда больше не взгляну на него. Даже близко не подойду. Мне было так стыдно. Та-а-ак стыдно! Глупая маленькая девчонка!
Но когда первые лучи солнца робко пробрались через окно, во мне вдруг проснулась решимость. Нет, так нельзя. Я должна извиниться. Объяснить, что ничего подобного не хотела, просто была захвачена радостью, которую доставила мне встреча с ним.
Однажды Сора показала мне коридор, где находилась спальня Хэджама, и теперь я направилась туда. Надеялась, что он остался ночевать в замке и на ходу сотню раз повторила все, что хотела ему сказать. Конечно, было бы правильнее найти его после завтрака, но я боялась, что не успею или, что еще хуже, он будет не один.
Остановившись перед дверью, я хотела постучать, но вдруг заметила зазор. Вопреки всем урокам Соры, манер мне по-прежнему недоставало. Я сделала вопиющее – отодвинула дверь. Совсем немного, чтобы увидеть, что внутри.
И, несмотря на полумрак, увидела.
В центре комнаты был мягкий белоснежный футон, задрапированный блестящим шелком. Хэджам спал спиной ко входу, прикрыв наготу тонким одеялом. А рядом с ним лежала женщина. Я никогда не узнаю, кем она была, но на долгие годы запомню необычную оливковую кожу, копну огненных волос и длинные стройные ноги, прижатые к ногам моего господина.
В то утро мне казалось, что я похоронила неокрепшие чувства к Хэджаму, удовлетворившись простой истиной: я по-прежнему никто и все, чего я достойна, – по необъяснимой милости этого ёкая находиться в его доме, в тепле и под защитой. Мне никогда не завладеть сердцем такого существа. И впредь я не должна поддаваться чувствам. Никогда.
И хотя разум быстро принял эту истину, сердце упрямо противилось.
Однажды, через много-много весен, Саваки попытается открыть мне глаза на правду. В стенах замка я никогда не произнесу вслух, что люблю Хэджама, но инугами поймет это – как Сора поняла мою потаенную злость на маму – и скажет:
– Ты заблуждаешься на его счет. Легко любить того, кого сам создал. А он создал тебя.
– Он меня не создавал!
Я буду злиться и ненавидеть его. Выпущу когти и крепко сожму пальцы в кулаки, чтобы кожа лопнула, чтобы стало больно – от ран, а не от его слов.
– Создал. Вылепил – часть за частью, – по образу, о котором грезил много веков. Ты глупая девочка или еще слишком юная. Но я желаю тебе долгой жизни – чтобы однажды встретить существо, которое полюбит тебя вопреки тому, во что ты превращаешься. Того, кто разглядит в тебе что-то настоящее, что Хэджам не сможет у тебя отнять.
Я вспомню о словах Саваки спустя десятки лет, в одной из спален замка Чироши. Рядом со мной будет существо – не бог, но и не человек, хотя и отчаянно хочет быть вторым. У него странные волосы – упрямо спутанные, как и его характер, – и он отчаянно страшится чувств ко мне, а я до самой смерти не поверю в их искренность.
Но до этого дня пройдет целая жизнь.
Саваки
Когда живешь так долго, время становится очень зыбким и протяженность дней измеряется не в часах, а в целях, которые мы преследуем. Хэджам узнал о своем пророчестве два столетия назад, и большая часть этих лет тянулась для него медленно – до тех пор, пока он не перестал одержимо ждать встречи со Странником. Хэджам провел без нее еще пятьдесят лет, признаваясь, что годы эти пролетели как один день. Странно, что и течение моего времени было связано с этой же встречей. До Рэй я маялся, угнетенный однообразием дней: странствия, души, день, ночь – и не было просвета в этой повторяющейся реальности. А когда появилась девочка с рыжими глазами, я не успевал следить за закатами – так быстро они наступали.
Мы с Рэй проводили много времени вместе. Сначала изучили двери во все точки страны. Она оттачивала свое мастерство с диким рвением, пока не стало получаться за считаные секунды находить нужные пороги – будь то путь на вершину горы Фудзи или к берегу моря. Даже я так не мог. Иногда девочка была как одержимая – ее глаза светились дикой яростью и животной страстью, – но со временем мне все чаще стало казаться, что за этой пеленой кроется нечто другое. Страх. Грусть. Одиночество. Я знал о кошмарах, которые преследовали ее в первый год в замке, и знал, что она перестала их видеть, как только начала перемещаться в темноте. Может, в этом причина? Может, она боялась, что, если остановится, все повторится?
