Не знаю, правда это была или нет, но я верила в превратности судьбы и точно знала, что все хого почитают силу богов и уважительно относятся к их дарам. По крайней мере, Хэджам говорил об этом.
Я неотрывно смотрела ему в глаза, считывая, как меняются эмоции. Злость, недоверие, замешательство. Он едва заметно хмурился и вскидывал брови, всматриваясь в мое лицо, ожидая разглядеть подвох, но я точно знала, что ничем не выдала себя. Что-что, а каменную маску я носить умела.
– Зачем это тебе? – голос Такимару прозвучал пренебрежительно, но я различила волнение. Значит, мне удалось его заинтересовать.
– Мой дар и мое проклятье – я вижу души. Могу касаться их, забирать, помещать в другие тела. Так вышло, что один нерожденный ребенок в опасности, и единственное, что я могу сделать, это дать ему убежище под защитой самого сильного хого в мире.
На лице Такимару отразилось недоверие, смешанное с отвращением.
– Я слышал о тебе. Ты – Странница. Ты заключаешь контракты с людьми…
Я показательно вздохнула и устало прикрыла глаза.
– Избавьте меня от своего предвзятого осуждения. Правды вы не знаете – лишь домыслы. А сейчас не время и не место пускаться в объяснения. Всего в тысяче шагов от нас люди. Если вы будете медлить с ответом, я уйду и больше не вернусь.
Возможно, я сильно рисковала, а может, была настолько самоуверенна, что могла позволить себе говорить что вздумается и манипулировать его желаниями. Теперь не знаю.
– Какой это ребенок? Достойный?
– Это ребенок. Чистый и непорочный. Он еще даже не родился, чтобы совершить какие-либо недостойные поступки.
Такимару снова задумался и наконец кивнул.
– Но есть одно условие, хого Сугаши.
Он резко напрягся и прищурился. И я вдруг почувствовала, что готова дать волю слезам.
– Вы правильно заметили, что я заключала с людьми контракты: их душа в обмен на желание. Ваше желание – подарить жене детей.
– Ты… вы… хотите мою душу? Я должен умереть?
Я медленно кивнула. Сердце скулило, не веря, что я принимаю это решение. В моей жизни было много темного, но впервые я намеренно обрекала кого-то на смерть. Зачем я делала это? Зачем спасала ребенка? Не ради него. Вот ведь правда. Никакого контракта у меня не было, и Такимару мог бы жить дальше с женой и воскрешенными детьми. Но мне нужна была душа этого хого, чтобы защититься самой.
– Я обещаю вам, что часть вашей души похороню на землях Сугаши, чтобы ваша семья оставалась под куполом силы хого.
– Часть? – отрешенно спросил Такимару.
– Вторая часть нужна мне самой. Демон, который представляет опасность для души ребенка, будет искать меня. Если я верно осведомлена о силе души Сугаши, то эта сила может укрыть от него и он никогда не узнает, что случилось с его ребенком, и никогда не навредит вашему.
Плечи Такимару поникли, и он обессиленно опустился на землю рядом с крыльцом. Я терпеливо ждала. Вспомнила, как разделалась с мучителем матери, как заключала контракты с десятками людей, как задушила Касси и держала на руках умирающую маму. Но та боль и близко не могла сравниться с чувствами, которые вызывала во мне грядущая смерть хого Сугаши. Я убивала его намеренно, чтобы получить возможность умереть самой. Умереть порочной, с кровью на руках. Я собиралась разделить его душу, и, возможно, она уже никогда не упокоится, никогда не найдет путь к жене – когда та оставит этот мир.
– Ваш ответ, Такимару.
Он поднял на меня покрасневшие от усталости глаза и какое-то время молча смотрел, а его безнадежная печаль вязкой пеленой разливалась вокруг. Когда он обреченно закивал, я ощутила разочарование. Где-то глубоко в душе я все же надеялась, что у меня ничего не получится. Без уверенности нельзя полагаться на судьбу: она всегда благоволит желанию что-то изменить.
– Через двадцать ночей ждите меня здесь, в это же время.
– Увижу ли я своих детей?
Исходившая от него печаль давила со всех сторон. Мне хотелось бежать, забыть все, как страшный сон. Но я застыла на месте и едва заметно покачала головой. Такимару отстраненно кивнул. И я уже повернулась, чтобы уйти, но в последний момент выдохнула:
– Вы уже знаете: когда человек лишается души, жизнь в нем продолжается. Сердце бьется, кровь течет по венам. Но это плохая жизнь, в ней больше нет ни целей, ни желаний, мир теряет краски, становится черно-белым и безвкусным. Но… вы не человек, хого Сугаши, ваша душа есть сама суть вашего существования. Когда вы лишитесь ее, то умрете мгновенно.
Я сразу поняла, что что-то не так. В замке было слишком тихо, хотя солнце едва село. Обычно в такое время в саду копошились слуги, собирая травы для вечернего чаепития, а из кухни доносились привычные звуки, которые сопровождают приготовление ужина. У меня был хороший слух, я все улавливала. Но в ту ночь все на этом выступе замерло. Даже шум воды стал тише.
На дорожке показалась миниатюрная фигурка служанки. Завидев меня, девушка съежилась, но махнула мне рукой и юркнула в тень. Мы зашли в замок через черный ход. По спине пробежала дрожь. Знакомые стены набросились на меня призраками воспоминаний, и каждый шаг словно переносил в былые дни.
В спальне Мэйко горели лишь две свечи у изголовья футона, отбрасывая зловещие тени на блестящий атлас, застилавший пол. Сама она лежала на спине, зажмурившись, но, услышав, что мы вошли, резко распахнула глаза и приподнялась на локтях. Ее живот стал еще больше, а лицо, казалось, наоборот, похудело, осунулось, и вены вокруг глаз плелись чудовищной паутиной.
– Я навела морок на весь замок, но в таком состоянии долго не продержу, – процедила она, не утруждаясь приветствием. Даже не удивилась, что я все-таки пришла.
– Госпожа, – позвал тоненький голосок за спиной.
Потупив взгляд, служанка протягивала мне кованую шкатулку – ту самую, в которую я все эти годы прятала души, чтобы отдать Хэджаму.
Я даже спрашивать не стала, откуда Мэйко знала. Не зря ведь она принцесса: поди, в ее власти всегда получать то, что хочется.
– Давай, – прошептала она, и в изумрудных глазах мелькнул страх.
Но во мне не было ни жалости, ни сочувствия. Все внутри похолодело и отмерло, казалось, навсегда.
Я плохо помню, что было дальше, наверное, отчасти потому, что хотела забыть. Как опустилась перед ней на колени, как ни разу не взглянула ей в глаза и скользнула пальцами в утробу. Что я почувствовала? Отличалась ли душа этого ребенка от душ тех, чьи я забирала все прошлые годы? Наверное, нет. Сияние скользнуло мне в руки просто, угнездилось на ладони и так же легко переместилось в шкатулку.
Мэйко лежала, глядя в потолок и морщась, будто сдерживала рыдания. А может, отвращение – все равно.
