Снова и снова пробегала я те однообразные двенадцать миль
[23] – в город и из города; и на всем пути неустанно измышляла средства спасения. Друзья прилагали все усилия, какие только могла придумать их изобретательность, чтобы устроить нашу покупку, но все планы шли прахом. Доктор Флинт был преисполнен подозрений и твердо решил не выпускать нас из своей хватки. Я могла бы совершить побег одна, но свободы я жаждала не столько ради себя, сколько ради детей. Хотя воля была драгоценна для меня сверх всякой меры, я не стала бы пользоваться ею за счет того, что бросила бы их в рабстве. Каждое испытание, которое я выдерживала, каждая жертва, которую я приносила ради них, делали их ближе моему сердцу и придавали мне мужества, чтобы бороться с темными волнами, которые накатывали и накатывали в ненастной ночи, казавшейся бесконечной.
Почти истекли шесть недель, и молодая жена мистера Флинта должна была вскоре вступить во владение новым домом. Все приготовления были завершены, и мистер Флинт сказал, что я хорошо потрудилась. Он рассчитывал уехать в родительский дом в субботу и вернуться вместе с женой в следующую среду. Получив разнообразные распоряжения, я отважилась попросить позволения провести воскресенье в городе. Оно было мне дано, и за эту любезность я была благодарна. Это был первый раз, когда я обратилась с просьбой, но больше не намеревалась этого делать. Мне не хватило бы одной ночи, чтобы осуществить то, что я запланировала, но целый воскресный день давал эту возможность. Я провела его с бабушкой. Более спокойный, прекрасный день еще не спускался на моей памяти с небес. Противоположные чувства смешивались в душе. Может, думала я, это последний день, который я проведу под этим милым, старым кровом! Может, это последние беседы, которые я веду с милой старой подругой всей жизни! Может, последний раз, когда мы с детьми будем вместе! Что ж, это все равно лучше, думала я, чем они будут рабами. Я знала, какая судьба ожидала красавицу дочку в рабстве, и была полна решимости спасти ее – или умереть, пытаясь это сделать. Я решила принести эту клятву над могилами бедных родителей, на кладбище для рабов. «Там беззаконные перестают наводить страх, и там отдыхают истощившиеся в силах. Там узники вместе наслаждаются покоем и не слышат криков приставника»
[24]. Я опустилась на колени у могил и возблагодарила Бога, как не раз делала прежде, за то, что они не дожили до этих дней, им не пришлось узреть мои испытания или оплакать мои грехи. Я получила благословение матери, когда та умирала, и не раз в часы бедствий казалось, будто слышу ее голос, иногда выговаривавший мне, иногда шептавший ласковые слова израненному сердцу. Я пролила немало горьких слез, думая, что, когда уйду от детей, они не смогут вспоминать меня с такой чистой радостью, с какой я вспоминала свою мать.
Кладбище находилось в лесу, и уже сгущались сумерки. Ничто не нарушало мертвого безмолвия, кроме редкого чириканья какой-нибудь птички. Торжественность сцены преисполнила мой дух благоговением. Больше десяти лет я часто приходила на это место, но никогда еще оно не казалось таким священным, как сейчас. Черный пень в головах могилы матери – вот и все, что осталось от дерева, которое посадил отец. Его могила была отмечена небольшой деревянной дощечкой с именем, буквы которого почти стерлись. Я опустилась на колени, поцеловала эти простые надгробия и вознесла Богу молитву о водительстве и поддержке в том опасном шаге, который собиралась предпринять. Проходя мимо развалин старого дома молитвенных собраний, где до восстания Ната Тернера рабам позволяли собираться для поклонения Богу, я, казалось, слышала исходящий из него голос отца, молящий меня не мешкать, пока я не достигну либо свободы, либо могилы. Я поспешила с обновленными надеждами. Моя вера в Бога укрепилась посредством той молитвы среди могил.
Я планировала спрятаться в доме у подруги и оставаться там пару недель, пока не закончатся поиски. Я надеялась, что доктора это обескуражит и из страха потерять мою стоимость, а также впоследствии недосчитаться и детей, он согласится продать нас; и я знала, что кто-нибудь непременно нас купит. Я сделала все, что было в моих силах, чтобы дети были устроены с удобством, пока мы будем разлучены. Я собирала вещи, когда бабушка вошла в комнату и спросила, что я делаю.
– Привожу вещи в порядок, – ответила я, стараясь выглядеть и говорить жизнерадостно. Но ее зоркий глаз уловил что-то под внешним спокойствием. Она привлекла меня к себе и попросила присесть. Потом серьезно вгляделась и спросила:
– Линда, ты хочешь убить свою старую бабушку? Ты намерена бросить маленьких, беспомощных детей? Я уже стара и не могу делать для них то, что некогда делала для тебя.
Я ответила, что в случае моего побега их отцу, возможно, удастся обеспечить им свободу.
– Ах, дитя мое, – вздохнула она, – не стоит так ему верить. Оставайся рядом с детьми и страдай вместе с ними до самой смерти. Никто не уважает мать, которая бросает детей; если ты их оставишь, не видать тебе в жизни счастья. Если уйдешь, то омрачишь тот недолгий срок, который мне осталось жить. Тебя поймают и вернут, и страдания твои будут ужасны. Вспомни бедного Бенджамина. Откажись от мысли, Линда! Постарайся потерпеть еще немного. Все может обернуться лучше, чем мы рассчитываем.
Мужество отказало мне при мысли о скорби, которую я навлекла бы на это верное, любящее старое сердце. Я пообещала, что постараюсь еще немного и не возьму из дома ничего без ее ведома.
Стоило малышам забраться на мои колени или положить на них голову, как бабушка вздыхала: «Бедные малютки! Что вы будете делать без матери? Она не любит вас так, как я». И прижимала их к груди, словно упрекая меня за недостаток теплых чувств; но тем не менее она знала, что я люблю их больше жизни. В ту ночь я спала вместе с ней в последний раз. Память об этом преследовала меня много лет.
В понедельник я вернулась на плантацию и занялась приготовлениями к важному дню. Настала среда. То был прекрасный день, лица рабов сияли не хуже солнечного света. Бедняги были веселы. Они ожидали маленьких подарков от молодой жены и надеялись на лучшие времена под ее управлением. У меня подобных надежд не было. Я знала, что молодые жены работорговцев часто полагают, будто власть и важность лучше всего устанавливать и поддерживать жестокостью. То, что я слышала о молодой миссис Флинт, не давало никаких причин ожидать, что ее власть над ними будет менее суровой, чем власть хозяина и надсмотрщика. Воистину, цветная раса – самые жизнерадостные и склонные к всепрощению люди на лике земном. Тем, что хозяева безмятежно спят по ночам, они обязаны добросердечию рабов своих; и все же хозяева смотрят на их страдания с меньшей жалостью, чем смотрели бы на муки лошади или собаки.
Воистину, цветная раса – самые жизнерадостные и склонные к всепрощению люди на лике земном.
Я встала у дверей вместе с другими, чтобы принять молодую чету. Она оказалась красивой девушкой утонченной внешности, и лицо порозовело от эмоций при виде нового дома. Я подумала, сейчас, вероятно, перед ее внутренним взором возникают картины будущего счастья. Это меня опечалило, ибо я знала, как скоро свет этот затмится тучами. Она осмотрела каждую часть дома и сказала мне, что ее порадовали сделанные мною приготовления. Я боялась, что старая миссис Флинт настроит ее против меня, и приложила все усилия, чтобы угодить.
