Накануне его отъезда в Вашингтон, ближе к вечеру, я совершила нужные приготовления, чтобы спуститься из укрытия в кладовую. Я стала такой негибкой и неловкой, что лишь с великими трудностями перебиралась с места на место, то и дело останавливаясь передохнуть. Когда добралась до кладовой, ноги подкосились, и я, обессиленная, упала на пол. Казалось, я больше никогда не смогу пользоваться конечностями. Но цель, которую я себе поставила, собрала воедино оставшиеся силы. Я на четвереньках поползла к окну и, прячась за бочкой, стала ждать его прихода. Часы пробили девять, а мне было известно, что пароход отплывает между десятью и одиннадцатью. Надежды таяли. Но вскоре я услышала его голос, говоривший кому-то:
– Подожди меня минутку. Я хочу повидаться с тетушкой Мартой.
Когда он вышел из дома и проходил мимо окна, я проговорила:
– Остановитесь на миг и дайте мне сказать о моих детях.
Он вздрогнул, замешкался, но потом прошел мимо и вышел за ворота. Я прикрыла ставень, приоткрытый заранее, и рухнула на пол рядом с бочкой. Я много страдала в жизни, но редко случалось мне получать более сильный удар, чем сейчас. Значит, дети так мало для него значат? Неужели у него совсем нет сочувствия к их несчастной матери, раз он не желает даже мгновение послушать ее, когда она за них просит? Болезненные воспоминания настолько захватили меня, что я забыла, что не заперла ставень на крюк, и не вспоминала об этом до тех пор, пока не услышала, как кто-то его открывает. Я подняла голову. Он вернулся.
– Кто звал меня? – спросил он приглушенным тоном.
– Это я, – ответила я.
– О, Линда, – отозвался он, – я узнал твой голос, но боялся ответить, чтобы друг меня не услышал. Зачем ты пришла? Как могла ты так рисковать собой, придя в этот дом? Они с ума сошли, если допустили это! Того и гляди, вы себя погубите.
Я не хотела делать его соучастником, сообщая о своем убежище, поэтому просто сказала:
– Я думала, вы зайдете, чтобы попрощаться с бабушкой, и поэтому пришла, чтобы сказать вам пару слов об освобождении детей. Мало ли что может случиться за те шесть месяцев, что вы будете не здесь, а в Вашингтоне, и мне кажется неправильным, если вы подвергнете их риску таких перемен. Для себя я не хочу ничего; все, о чем я прошу, – чтобы вы освободили моих детей или оставили кому-либо из друзей поручение это сделать, прежде чем уедете.
Он пообещал это сделать и выразил полную готовность принять любые меры, благодаря которым меня можно будет выкупить.
Послышались шаги, и пришлось торопливо захлопнуть ставень. Я хотела заползти обратно в логово, не давая родственникам знать о том, что сделала, ибо знала – они сочтут это совершенно неподобающим поступком. Но мистер Сэндс снова вошел в дом, сказал бабушке, что разговаривал со мной через окошко кладовой, и попросил ее не позволять мне оставаться в доме на ночь. Он сказал, что для меня верхом безумия было прийти туда; что все мы, несомненно, себя погубим. К счастью, он слишком спешил, чтобы дожидаться ответа, иначе добрая старушка непременно рассказала бы ему обо всем.
Я попыталась подняться на чердак, но обнаружила, что вверх забираться труднее, чем спускаться. Теперь, когда миссия была исполнена, те немногие силы, что поддерживали меня все это время, иссякли, и я беспомощно осела на пол. Бабушка, встревоженная тем, что я пошла на такой риск, дождавшись темноты, пришла в кладовую и заперла дверь.
– Линда, – прошептала она, – где ты?
– Здесь, у окна, – отозвалась я. – Я не могла позволить ему уехать, не освободив детей. Кто знает, что может случиться?
– Давай, поднимайся, дитя, – заторопила бабушка, – негоже оставаться здесь ни минуты. Ты поступила нехорошо, но не мне винить тебя, бедняжка!
Я сказала, что не сумела вернуться на чердак без посторонней помощи, и ей придется позвать дядю. Пришел дядя Филипп, которому жалость помешала меня выбранить. Он отнес меня обратно в темницу, ласково уложил на ложе, напоил лекарством и спросил, может ли еще что-то сделать. Потом ушел, а я осталась наедине с собственными мыслями – кромешными, как окружавшая меня полуночная тьма.
Друзья опасались, что я стану калекой на всю жизнь, а я так устала от заточения, что, если бы не надежда еще когда-нибудь послужить детям, была бы счастлива умереть; но ради них готова была держаться.
XXV
Состязание в хитрости
Доктор Флинт не отказался от надежды вернуть меня. Время от времени он говорил бабушке, что я еще вернусь и добровольно сдамся; и когда я это сделаю, меня смогут купить родственники или любой человек, который выскажет пожелание. Я слишком хорошо знала его лисью натуру, чтобы не понять – это расставленная ловушка; так же хорошо понимали это и друзья. И решилась поставить свою хитрость против его коварства. Чтобы заставить его поверить, что я в Нью-Йорке, я решила отправить ему письмо с обратным адресом в этом городе. Я отправила за другом Питером и спросила его, знает ли он какого-нибудь надежного моряка, который мог бы отвезти письмо в Нью-Йорк и отнести его на почту. Питер ответил, что знает одного человека, которому доверил бы собственную жизнь в любом конце света. Я напомнила, что предприятие рискованное. Он ответил, что знает это, но готов сделать что угодно, чтобы помочь. Я ответила, что мне нужна нью-йоркская газета, чтобы разузнать точные названия улиц. Питер сунул руку в карман и сказал:
– Вот половина, в нее был завернут картуз, который я вчера купил у разносчика.
Я сказала, что письмо будет готово следующим вечером. Он попрощался со мной, добавив:
– Не падай духом, Линда; рано или поздно наступят светлые дни.
Дядя Филипп приглядывал за воротами, пока не завершился наш разговор. Назавтра ранним утром я уселась рядом со смотровым глазком, чтобы изучить газету. Это была часть «Нью-Йорк Геральд»; для разнообразия газета, которая систематически оскорбляет и поносит цветных, вынужденно оказала одной из них услугу. Получив нужные сведения об улицах и номерах домов, я написала два письма: бабушке и доктору Флинту. Я напомнила ему, как он, седовласый мужчина, обращался с беспомощной девочкой, которая был отдана в его власть, и сколько несчастий навлек на нее за эти годы. В письме бабушке я выразила желание, чтобы детей прислали ко мне на Север, где я могла бы научить их уважать себя и подавать им добродетельный пример, чего не позволено делать матери-рабыне на Юге. Я просила ее направить ответ на определенную улицу в Бостоне, поскольку, мол, живу не в Нью-Йорке, хотя иногда там бываю. В письмах я проставила будущие даты, учтя время, которое потребовалось бы на их доставку, и написала записку посланцу, указав, в какие дни их следует отправить. Когда друг пришел за письмами, я сказала:
– Да благословит и вознаградит тебя Бог, Питер, за бескорыстную доброту. У меня нет родственника, который отважился бы сделать подобное.
Он ответил:
– Можешь доверять мне, Линда. Я не забуду, что твой отец был моим лучшим другом, и я буду другом его детям столько, сколько Бог позволит мне жить.
