– Что такое? – спросила она, протирая глаза.
– На улице кричат «пожар!» и звонят в колокола, – ответила я.
– Ну и что? – сонно удивилась она. – Мы привыкли. Мы никогда не встаем, разве что горит где-то совсем близко. Да и что мы можем сделать?
Я была удивлена, что нет необходимости подниматься и помогать наполнять водой пожарную бочку. Я была подобна невежественному ребенку, начинавшему познавать, как устроена жизнь в больших городах.
На рассвете я услышала, как женские голоса выкрикивали на улице: «свежая рыба», «ягоды», «редис» и многое другое. Все это было внове. Я поднялась спозаранок, оделась и села у окна наблюдать этот незнакомый прилив жизни. Филадельфия казалась мне чрезвычайно большим городом. За завтраком всех повеселила моя готовность бежать и наполнять водой пожарную цистерну, и я присоединилась к общему веселью.
Я пошла проведать Фэнни. Она была настолько довольна новыми друзьями, что не торопилась ехать дальше. Мне тоже пришлось по нраву гостеприимство миссис Дарэм. Она имела более широкие возможности получать образование и намного превзошла меня. Ежедневно, почти ежечасно я пополняла свой невеликий запас знаний. Миссис Дарэм старалась как можно больше показывать мне город. Однажды она повела меня в мастерскую художника и показала портреты некоторых своих детей. Я никогда прежде не видела картин с изображением цветных людей, и они показались мне прекрасными.
Под конец пятого дня один из друзей мистера Дарэма предложил следующим утром сопроводить нас в Нью-Йорк. Пожимая на прощанье руку доброй гостеприимной хозяйки, я задавалась вопросом, пересказал ли ей муж то, что я поведала ему. Полагаю, что да, но она ни разу об этом не упомянула. Догадываюсь, что деликатно промолчать ее заставило женское сочувствие.
Вручая нам билеты, мистер Дарэм сказал:
– Боюсь, поездка ваша будет не особенно приятной, но приобрести билеты в первый класс я не смог.
Полагая, что дала ему недостаточно денег, я предложила доплатить.
– О нет, – покачал он головой, – их нельзя было купить ни за какие деньги. Цветным людям не разрешается ездить в вагонах первого класса.
Это был первый из многих случаев, которые несколько охладили мое воодушевление свободными штатами. Цветным людям позволялось ездить в грязном вагоне в хвосте «белых» вагонов и на Юге, но там от них хотя бы не требовали платить за эту привилегию. Я опечалилась, увидев, как Север подражает обычаям Юга.
Нас загнали в большой неудобный вагон с окнами по обе стороны, слишком высоко расположенными, чтобы можно было выглянуть наружу, не вставая с места. Он был битком набит людьми, явно принадлежащими ко всевозможным народностям. Повсюду люльки и колыбельки, в которых лежали вопящие и брыкающиеся младенцы. Каждый второй мужчина держал во рту сигару или трубку, и клубы дыма плыли повсюду. Пары виски и плотный табачный дым чрезвычайно раздражали мои чувства, а разум мутило от грубых шуток и непристойных песен, раздававшихся вокруг. Это была более чем неприятная поездка. Надо отметить, что с тех пор в данных вопросах наметилось некоторое улучшение.
XXXII
Встреча матери и дочери
Когда мы прибыли в Нью-Йорк, меня едва не свела с ума толпа извозчиков, выкрикивавших: «Экипаж, мэм?» Мы сторговались с одним из них, чтобы он доставил нас на Салливен-стрит за двенадцать шиллингов
[38]. Тут же подскочил крепыш-ирландец и заявил:
– Я вас свезу за шесть шиллингов.
Сбить цену вдвое было нашей целью, и мы спросили, сможет ли он отвезти нас прямо сейчас.
– Да ей-же ей, свезу, леди, – ответил он.
Я заметила, что извозчики заулыбались друг другу, и спросила, достойный ли у него экипаж.
– Достойней не бывает, мэм. Чтоб мне провалиться на этом самом месте, если б я стал сажать леди в недостойный кэб!
Мы отдали свои багажные чеки. Он ушел за багажом и вскоре вернулся со словами:
– Сюда пожалте, леди.
Мы последовали за ним и обнаружили сундуки на дрянной телеге, а нас он пригласил усаживаться прямо на них. Мы сказали, что не об этом договаривались и он должен снять сундуки с телеги. Тот побожился, что не прикоснется к ним, пока мы не заплатим ему шесть шиллингов. В нашем положении было неблагоразумно привлекать внимание, и я была уже готова отдать требуемую плату, когда один мужчина неподалеку покачал головой и отсоветовал мне это делать. После долгих проволочек мы избавились от ирландца, и наши сундуки наконец пристегнули к наемному экипажу. Нам рекомендовали пансион на Салливен-стрит, куда мы и направились. Там мы с Фэнни расстались. Общество борьбы против рабства предоставило ей кров, и я впоследствии слыхала, что она устроилась весьма благополучно. Я послала за старым другом из наших мест на Юге, который некоторое время вел бизнес в Нью-Йорке. Он явился незамедлительно. Я сказала, что хочу отправиться к дочери, и попросила его помочь мне добиться беседы с ней.
Я предупредила, что не стоит говорить семейству, в котором жила Эллен, что я только что прибыла с Юга, ибо они полагали, будто я уже семь лет как нахожусь на Севере. Он ответил, что в Бруклине живет цветная женщина, уроженка нашего городка, и мне лучше отправиться в ее дом и встретиться с дочерью там. Я с благодарностью приняла предложение, и он согласился сопроводить меня в Бруклин. Мы пересекли район Фултон-Ферри, поднялись по Миртл-авеню и остановились у дома, который он указал. Я была готова постучать в двери, когда мимо прошли две девочки. Сопровождающий обратил на них мое внимание. Я повернулась и узнала в старшей из них, Саре, дочь женщины, которая некогда жила у моей бабушки, но покинула Юг много лет назад. Удивленная и обрадованная неожиданной встречей, я обняла ее и стала расспрашивать о матери.
– Ты на другую девочку не обратила внимания, – окликнул меня друг.
Я повернулась – и передо мной стояла моя Эллен! Я прижала ее к сердцу, потом отстранила, чтобы хорошенько рассмотреть. Она сильно изменилась за два года разлуки. Признаки неухоженности могли разглядеть и менее наблюдательные глаза, чем материнские. Подруга пригласила нас в дом, но Эллен сказала, что ее послали с поручением, которое она постарается исполнить как можно скорее, а потом вернется домой и попросит миссис Хоббс позволить ей повидаться со мной. Мы договорились, что я пошлю за ней на следующий день. Ее спутница, Сара, поспешила сообщить матери о моем приезде. Когда я вошла в дом, оказалось, что хозяйки нет, и я стала ждать возвращения. Еще не успев увидеть ее, я услышала слова: «Где Линда Брент? Я знавала ее отца и мать!» И вошла Сара с матерью. У нас собрался целый кружок бывших соседей бабушки. Все они окружили меня и принялись нетерпеливо расспрашивать. Они смеялись, плакали, вскрикивали. Они благодарили Бога за то, что я бежала от преследователей и теперь была в безопасности на Лонг-Айленде. Это был день, полный радостного возбуждения. И как же он отличался от безмолвных дней, которые я влачила в своей мрачной темнице!
