Все они окружили меня и принялись нетерпеливо расспрашивать. Они смеялись, плакали, вскрикивали.
Следующее утро было воскресным. Мои первые мысли по пробуждении были заняты запиской, которую я должна была послать миссис Хоббс, той леди, у которой жила Эллен. То, что я появилась в городе недавно, было очевидно; в противном случае мне следовало бы раньше осведомиться о дочери. Сообщать этому семейству, что я только что прибыла с Юга, не стоило, ибо возбудило бы подозрения, что меня прятали, и могло навлечь на нескольких людей беду, если не погубить их вовсе.
Я не люблю юлить и всегда неохотно прибегаю к околичностям. Во всех неправедных поступках повинно лишь рабство. Вот и теперь эта система насилия и несправедливости не оставила мне выбора, кроме как солгать. Я начала записку с утверждения, что недавно прибыла из Канады и очень хочу, чтобы дочь пришла повидаться со мной. Потом пришла Эллен и принесла записку от миссис Хоббс, которая приглашала меня в гости и уверяла, что бояться мне абсолютно нечего. Разговор, который состоялся с дочерью, не развеял моих опасений. Когда я спросила ее, хорошо ли с ней обращаются, она ответила утвердительно, но искренности в ее тоне не было, и мне показалось, что «да» она сказала просто из нежелания, чтобы я переживала за нее. Перед уходом она очень серьезно спросила: «Матушка, ты заберешь меня с собой?» Меня опечалило осознание, что я не смогу дать ей крышу над головой, пока не найду работу и не накоплю достаточно средств, а на это могло уйти немало времени. Когда Эллен отдавали в семью миссис Хоббс, было договорено, что она будет ходить в школу. Она прожила здесь два года, теперь ей было уже девять лет, а она едва разбирала буквы. Никаких оправданий этому не было, ибо в Бруклине имелись хорошие общественные школы, в одну из которых ее могли послать, не неся никаких расходов.
Дочь оставалась со мной, пока не стемнело, а потом мы вместе пошли к Хоббсам. В доме меня приняли по-дружески, и все в один голос говорили, что Эллен – способная и послушная девочка. Миссис Хоббс холодно посмотрела мне в лицо и сказала:
– Полагаю, ты знаешь, что мой кузен, мистер Сэндс, отдал ее моей старшей дочери. Когда она вырастет, из нее выйдет отличная горничная.
Я не ответила на это ни словом. Как могла она, не понаслышке знакомая с силой материнской любви и прекрасно осведомленная о родственной связи, соединявшей мистера Сэндса с моими детьми, – как могла она смотреть мне в лицо, вонзая такой кинжал в сердце?!
Меня не удивляло, что они держали мою дочь в состоянии невежества. Мистер Хоббс прежде был богат, но разорился и впоследствии получил незначительную должность в таможне. Вероятно, они рассчитывали когда-нибудь вернуться на Юг, а знаний Эллен для рабыни было вполне достаточно. Мне не терпелось найти работу и заработать денег, чтобы изменить ненадежное положение детей. Мистер Сэндс не сдержал обещания освободить их. В отношении Эллен меня обманули. Какие гарантии у меня были относительно Бенджамина? Я чувствовала, что никаких.
Когда я вернулась в дом подруги, сердце было не на месте. Чтобы защитить детей, необходимо быть самой себе хозяйкой. Я называла себя свободной и иногда чувствовала таковой, но понимала, что не защищена. В тот вечер я села и написала вежливое письмо доктору Флинту, прося его выставить минимальные условия, на которых он бы меня продал; а поскольку я принадлежала по закону его дочери, я написала и ей, присовокупив такую же просьбу.
С момента прибытия я не забывала о дорогом брате Уильяме. Я неустанно расспрашивала о нем и, услышав, что он в Бостоне, отправилась туда. По прибытии в этот город я узнала, что он отправился в Нью-Бедфорд. Я написала туда, и мне сообщили, что он ушел бить китов и сойдет на берег лишь через несколько месяцев. Я вернулась в Нью-Йорк, чтобы найти работу поблизости от Эллен. Там я получила ответ от доктора Флинта, который меня не порадовал. Он советовал вернуться и покориться моим правомерным владельцам, и тогда любая просьба будет удовлетворена. Я дала почитать это письмо подруге, которая его потеряла; в противном случае я представила бы копию моим читателям.
XXXIII
Обретенный дом
Теперь главной заботой было получить работу. Мое здоровье значительно поправилось, хотя конечности продолжали беспокоить, опухая, когда я много ходила. Главной трудностью на пути было то, что люди, готовые дать работу незнакомцам, требовали рекомендаций, а я в своем особенном положении, разумеется, не могла получить никаких удостоверений от семей, которым столь преданно служила.
Однажды знакомая рассказала о леди, которой нужна нянька для младенца, и я сразу же попросилась. Леди сообщила, что предпочла бы женщину, которая уже была матерью и умеет ухаживать за младенцами. Я объяснила, что вынянчила собственных двоих детей. Она задала множество вопросов, но, к огромному облегчению, не потребовала рекомендации от прежних нанимателей. Она родилась и воспитывалась в Англии, и это было для меня обстоятельством приятным, поскольку я слышала, что у англичан меньше предубеждений насчет цвета кожи, чем у американцев. Мы договорились, что испытаем друг друга в течение недели. Испытательный срок удовлетворил обе стороны, и меня наняли на месяц.
Отец наш Небесный оказал мне чрезвычайную милость, направив в эту семью. Миссис Брюс была доброй, благородной леди и оказалась истинным и сочувствующим другом. Еще до истечения оговоренного месяца необходимость часто подниматься и спускаться по лестнице вызвала у меня такие отеки, что я сделалась неспособна исполнять обязанности. Многие леди, даже не задумавшись, рассчитали бы меня, но миссис Брюс приняла меры, чтобы избавить меня от лестниц, и пригласила врача. Я не рассказала ей, что я беглая рабыня.
Я вошла в эту семью с недоверием, которое принесла с собой из рабства, но по истечении шести месяцев обнаружила, что мягкие манеры миссис Брюс и улыбки ее чудесной малютки растопили мое заледеневшее сердце.
Она заметила, что я часто бываю печальна, и ласково спросила о причине. Я много говорила о разлуке с детьми и со всеми родственниками, которые были мне дороги, но не упомянула о постоянном ощущении незащищенности, которое угнетало дух. Я жаждала иметь рядом человека, которому можно раскрыть душу, но была так жестоко обманута белыми людьми, что утратила всякое доверие. Если ко мне обращались с добрыми словами, я думала, что за ними стоит своекорыстная цель. Я вошла в эту семью с недоверием, которое принесла с собой из рабства, но по истечении шести месяцев обнаружила, что мягкие манеры миссис Брюс и улыбки ее чудесной малютки растопили мое заледеневшее сердце. Мой невеликий разум тоже начал развиваться под влиянием ее разумных речей и чтения: эту возможность мне с радостью предоставляли всякий раз, как выдавалась минутка, свободная от обязанностей. Я постепенно становилась более энергичной и жизнерадостной.
Прежнее чувство нависшей опасности, особенно в отношении детей, часто омрачало солнечное настроение темной тенью. Миссис Брюс предложила поселиться у нее вместе с Эллен, но, как бы это ни было приятно, я не осмеливалась согласиться из страха оскорбить семейство Хоббс. Знание о моем сомнительном положении отдавало меня им во власть. Я чувствовала, что для меня важно не ссориться, пока усердными трудами и экономностью я не обеспечу дом для детей. Я была далеко не удовлетворена положением Эллен. О ней плохо заботились. Иногда дочка приезжала в Нью-Йорк навестить меня, но, как правило, при этом передавала просьбу миссис Хоббс купить ей туфли или что-то из одежды. Просьбы сопровождались обещанием возместить затраты, когда мистеру Хоббсу выплатят в таможне жалованье, но почему-то день выплаты не наступал. Таким образом, немало долларов из моих заработков тратились на то, чтобы мой ребенок был сносно одет. Однако это меньшее из зол по сравнению со страхом, что материальные затруднения Хоббсов могут побудить их продать мою драгоценную дочурку. Я знала, что они постоянно общаются с южанами, им часто представлялись возможности это сделать.
