Зато теперь я не могла без чувства удовлетворения взглянуть на состояние своего банковского счета. Вот оно, чудо: я ожидала увидеть там ноль, но на балансе еще оставались деньги. И хотя это чудо сотворила я, провести четкую грань между моими действиями и сопутствующими обстоятельствами оказалось сложно. В детстве я крепко усвоила, что иногда Бог действует через самого молящего или людей вокруг него, и потому часть меня отказывалась верить, что я сама была способна на такое. Если нечто невозможное стало вдруг реальным, то точно не благодаря мне. Нет, такие невероятные изменения могли случиться лишь после божественного вмешательства.
В те дни жизнь моя стала весьма сумбурной, потому что все вокруг, казалось, обрело ауру духовности, заряженную позитивной или негативной энергией, и я будто пыталась настроить себя на нужный уровень их восприятия. Речь шла уже не о подсказках или знаках: теперь все рассматривалось через призму незримого могущества. Отчаяние прошедшего года дало наконец о себе знать, и мой разум функционировал словно под небольшой дозой психотропных препаратов. Поиски сверхъестественного так увлекли меня, что я утратила нить связи с реальным миром.
…
Сентябрь и октябрь я провела паря в облаках, вызванных этим духовным отравлением. Все, что прошлой осенью казалось пугающим, сегодня только волновало кровь. Жизнь казалась невероятным приключением, игрой, комбинациям карт в которой несть числа, а ставок – ни одной. Похоже, это состояние эйфории никак себя не проявляло: никто вокруг его не заметил. Исаака мое настроение точно не задело, но меня, несомненно, окутало, как шалью: оглядываясь сейчас назад, я вижу все будто сквозь блестящую дымку. Конечно (и вряд ли это достойно особого упоминания), мне предстояло вскоре рухнуть с этого искусственного постамента; именно так и произошло, когда я оплатила аренду за ноябрь и поняла: деньги снова закончились.
Помню, как встречалась с агентом в один из тех осенних дней, когда деревья уже лишились листвы и стояли голые, небо затянуло серыми тучами, а ветер пробирал до костей, – один из тех дней, когда тревога болезненно отзывалась в моем теле на каком-то первобытном уровне и я чувствовала себя оскверненной и пристыженной. Тогда я еще не знала, что вошла в начало цикла, который еще не раз повторится на протяжении многих лет: сначала я буду опускаться в пучину агонии, боясь поражения, а потом – возноситься на опьяняющую высоту, когда очередная подвернувшаяся под руку соломинка окажется спасением от безжалостной пасти беды. Передавая своему агенту отредактированную рукопись, готовую отправиться в издательство, я спросила, когда ждать очередной аванс. Договор обещал его в день сдачи текста, но, по словам агента, это было лишь формальностью, означавшей только, что бюрократические жернова запустятся, когда книга предстанет перед критическими взорами всех задействованных лиц и будет готова к печати. Сказать, когда мне переведут деньги, она не могла. В лучшем случае процесс утверждения рукописи занял бы два месяца, включая бумажную волокиту, и мне удалось бы вздохнуть свободно после Нового года. «Но будь готова: в издательствах ничего не происходит быстро!» – предупредила меня агент. А потом, заметив отчаяние на моем лице, смягчилась и добавила: «Почему ты не устроишься куда-нибудь? В свое время я готова была просто зайти в любой магазин и спросить, не нужны ли им сотрудники!»
Мне хотелось рассмеяться, но ситуация к этому не располагала. Времена интернета, когда работу можно найти где угодно и никто не придерживает вакансии для кого-то знакомого или «нужного», когда трудоустройство считается гарантированным и людям, когда-то принадлежавшим среднему классу, не приходилось ночевать на улице, подстилая себе коврик для йоги, артефакт прошлой жизни, еще не настали. В каком мире она живет? Как объяснить ей? Я не знала. Она поймала свою удачу за хвост и теперь могла расслабиться. Даже детальное описание моих проблем не заставило бы ее почувствовать их реальность. Она не смогла бы прочувствовать всю их тяжесть в той же мере.
В тот день я возвращалась со встречи, чувствуя себя особенно одинокой и обиженной. Агент была единственным в Нью-Йорке человеком, полностью посвященным в обстоятельства моей жизни, однако, будучи профессионалом, предпочла не вовлекаться в них. Ей важно было лишь получить вовремя рукописи, сдержать все обещания в договоре и, конечно, заработать свой процент. В свои двадцать два я продала книгу в разгар кризиса нулевых, полагаясь только на удачу и будучи никому не известной, и это не принесло никакой коммерческой выгоды. Незадолго до того мы встречались с выпускающим редактором, и она торжественно сообщила: хотя «Неортодоксальная» – очень нишевое произведение, издательство все же готово рискнуть и заказать тираж 8000 экземпляров – как жест доброй воли. Для моего агента все было очевидно: позднее она объяснила, что 8000 – это минимальное количество копий для компании такого размера. После этого разговора на смену моим упадническим настроениям пришли муки сомнения в себе и отчаянная уверенность в грядущем провале. Книга в тот момент казалась мне единственной возможностью что-то изменить, единственным шансом исправить ситуацию, перейти от мучительного выживания к стабильности, пускай и относительной. Нужен был кто-то, кто поверит в мою рукопись. Надо же как-то платить долги. Однако мне требовалось не просто получить достаточно, чтобы удержаться на плаву: требовался качественный скачок до среднего класса, ощущение хоть какой-то, возможно, слабой и тонкой, но опоры под ногами.
Я забирала Исаака из сада, где он – маленькая, но радость – продолжал пожинать плоды моего прошлогоднего выступления. Ему удалось наладить отношения с детьми, даже завести друзей. Вместе мы садились на автобус, который останавливался недалеко от нашей квартиры, и приезжали домой. Я разогревала макароны с сыром, приносила тарелки на диван, где мы обедали вместе. Я смотрела, как он ест, и будто впервые видела, потому что за прошедший год он очень вырос. Весной Исааку исполнится шесть, через год он пойдет в первый класс средней школы, пусть я и не знала какой – здесь для него было только это учреждение. Большинство детей из него перешли бы потом в современные ортодоксальные еврейские школы, но я не могла уже больше обманываться. И надеялась: к тому моменту, как придется выбирать, я успею получить гражданский развод, и сын пойдет в ту школу, которая ему понравится. Конечно, за это нужно будет платить, а денег у меня нет. И что делать? Так начинался очередной круг панических размышлений, но они ни к чему не вели, замыкаясь сами на себе и превращаясь в яркие и короткие вспышки отчаяния.
Я смотрела на светлые волосы Исаака, на ямочку на его левой щеке, которую так любила, заглядывала в большие голубые глаза, доставшиеся ему от отца, глаза, так порадовавшие меня в день его рождения: тогда я мечтала, как он унаследует именно эти черты от выбранного не мной мужчины и вырастет похожим на американца, получив, возможно, больше свободы в своем теле, чем я когда-либо обрету в своем. Других детей у меня не будет. Вряд ли когда-нибудь в жизни я доберусь до точки, в которой буду чувствовать себя в безопасности настолько, чтобы снова принять на себя полную ответственность за жизнь другого человека. В тот момент я поняла: учитывая мой возраст и наличие ребенка, я могу стать идеальной кандидаткой в доноры яйцеклеток. Эту услугу часто рекламировали в кампусе колледжа Сары Лоуренс, а образованные молодые женщины рассматривались в любой частной клинике репродукции как исключительно ценный товар. Мои интеллектуальные способности подтверждал диплом, фертильность – сын, и даже еврейское происхождение в данном случае могло сыграть мне на руку. Я знала, что большинство рабби согласны были назвать ребенка, рожденного в результате искусственного оплодотворения, евреем только в случае, если и донор, и мать могли доказать свое происхождение.
