Речь шла об отвратительной эксплуатации женского тела, инвазивной процедуре, которая неизбежно повлекла бы психологические и физические последствия, но, в отличие от остальных доступных мне форм эксплуатации, оставалась легальной и хорошо оплачиваемой. Закон не регулировал такое донорство, но и не запрещал его. Да и был ли у меня выбор? Я больше не могла позволить себе ждать чуда, жить в лишенном воздуха лимбе. Я устала от бесконечной необходимости снова и снова подходить к краю пропасти и испытывать свои возможности. Чудес не будет. Когда я получу деньги, которые сейчас так необходимы, это будет не Божья помощь, а мое тело, обеспечивающее меня ресурсами для выживания наименее духовным способом из возможных.
Глубокая ирония ситуации заключалась в том, что я впервые предлагала кому-то другому свое тело по собственной воле; вдвойне печально было осознавать это, ведь я сбежала из общины в том числе и ради возможности освободить и тело, и ум – и уж точно не предполагала оказаться в ситуации, когда снова вынуждена буду предложить свое физическое воплощение на чужой суд и для использования другими. Однако это не повлияло на мою решимость, а с ней вернулось и ощущение удовлетворения. Я знала в тот момент, что снова стою у руля своей жизни; теперь я знала и то, что готова пойти на все, лишь бы больше не отпускать этот руль.
…
На следующее утро я пришла в клинику на Пятой авеню. Своей очереди мне пришлось дожидаться среди женщин, которые были старше меня и выглядели гораздо более состоятельными. Щеки у меня пылали, ведь было очевидно, зачем я пришла, а внутри я обмирала от невысказанного, но однозначного прилюдного признания своей бедности и отчаяния. Но, должна признать, меня удивило, что каждая из этих женщин, имевших привилегии и сопутствующее им образование, смогла пренебречь всеми возможными этическими принципами ради шанса завести ребенка. Доктора и медсестры говорили со мной в ином тоне и с иными интонациями, нежели с этими стройными, ухоженными дамами, и я не могла этого не заметить. Сдав все необходимые анализы и оставив на попечение медсестер пробирки с кровью и другими жидкостями, я вышла на продуваемую всеми ветрами улицу как в новый мир. С особенной ясностью я поняла в тот день, что в мире этом есть два уровня, верхний и нижний, и второй существует лишь для того, чтобы его эксплуатировал первый. Мое тело было моим последним средством к существованию, и даже в этой новой жизни я снова мечтала оказаться вне его.
Уже в Германии я как-то упомянула, что была донором яйцеклеток, и это сообщение было встречено такой бурей эмоций, которой американцы встретили бы как минимум признание в проституции. Интересно, что она-то в большинстве европейских стран законна, а вот платное донорство яйцеклеток – нет. Все перевернулось с ног на голову, как будто я предала себя гораздо унизительнее, чем могла представить. Не повторяла ли я когда-то себе в утешение: «Что ж, хотя бы не проституция!»? Позднее, столкнувшись с последствиями, я уже не могла так уверенно сказать, которое из этих зол было меньшим. К тому же я знала многих жительниц Нью-Йорка, которые искали клиентов через подпольную сеть и продавали себя ради дополнительного заработка, красивой одежды, просто ради возможности облегчить себе жизнь. Еще больше женщин шли на это, чтобы выжить. Ничего особенного. В каком-то смысле – часть культуры. Было ли и мое решение стать донором яйцеклеток такой же частью этой культуры эксплуатации тела?
Шприцы с гормонами прибыли в специальном охлаждаемом контейнере. К ним прилагалась подробная инструкция. Две недели мне предстояло делать себе уколы, а потом – ввести специальный препарат, запускающий процесс. Спустя 48 часов нужно было прийти на процедуру забора клеток. В описании говорилось, что я должна сжать между пальцами кожу на животе и держать ее в таком положении, пока шприц не опустеет. На этом месте появятся синяки; если из-за них последующие инъекции станут слишком болезненными, надо выбрать на животе другое место. При боли внизу живота, кровотечении и тому подобном нужно немедленно звонить в клинику или ехать в больницу, если все случится в нерабочие часы. О том, почему и как часто могут возникать эти симптомы, в инструкции ничего не говорилось.
Я смотрела на длинные тонкие иглы и удивлялась тому, что они не вызывают у меня привычной тревоги. Давно ли я превратилась в человека, который отказался от всех своих прежних страхов как от недоступной теперь роскоши?.. Первый укол прошел хорошо; зажав, как полагалось, кожу пальцами, я не почувствовала прикосновения иглы, но холодное содержимое шприца по мере введения вызывало боль. Пришлось делать инъекцию медленно, вталкивая препарат по капле, пока цилиндр не опустел. В тот день и назавтра я чувствовала себя довольно хорошо. Лишь спустя четыре укола у меня начало потягивать где-то в области таза. Но даже тогда я сказала себе, что все и вполовину не так противно, как я ожидала. Возможно, не такую уж и большую жертву я принесла в обмен на щедрую оплату. Спустя еще несколько дней ощущение превратилось в заметную тяжесть, как будто в животе у меня скопились камни. К десятому уколу они казались уже большими и очень тяжелыми, под их весом я заваливалась вперед и с трудом держалась прямо. Отчитываясь о своем состоянии перед клиникой, я упоминала о своих ощущениях, но мне ответили, что это абсолютно нормально – просто яичники наполняются фолликулами. «Обычно на протяжении жизни женщины они не превышают по размеру грецкий орех. Ваши сейчас примерно с апельсин». Я представила их себе, содрогнулась, и телефон выскользнул из потной ладони. Если естественным путем яичники не увеличивались до размеров апельсина, не могла ли я с уверенностью утверждать, что им и не стоило?
В ту ночь я проснулась от острой боли в нижней части живота. Я ворочалась с боку на бок, но боль не уходила, а только усиливалась с каждым разом. Согласно инструкции, мне следовало сразу же обратиться в больницу, но я не хотела оставлять Исаака одного, поэтому позвонила подруге, которую наверняка разбудил бы вибрирующий телефон, объяснила, что дело срочное, и попросила приехать присмотреть за сыном. Никаких подробностей. Спустя 20 минут она уже звонила в дверь, а я собралась и готова была доковылять до отделения экстренной помощи сети госпиталей Маунт-Синай.
Оказавшись внутри, я обратилась к медсестрам, начала рассказывать им про донорство, про инструкции, согласно которым нужно было обратиться за помощью при появлении опасных симптомов, но быстро заметила их недоумение. Похоже, они никогда не сталкивались с подобным и не проходили соответствующее обучение. Правда, они позвали доктора, но и его беспомощные вопросы выдали некомпетентность: он тоже никогда не сталкивался с донорством яйцеклеток и понятия не имел, как поступать в моем случае. Отлучившись ненадолго, он вернулся и предположил, что я столкнулась с синдромом гиперстимуляции яичников. Хотя такой синдром действительно существовал, никто не знал, как и отчего он возникает, каковы будут краткосрочные и долгосрочные последствия. По словам врача, в первую очередь следовало исключить перекрут яичника, поэтому он направил меня на УЗИ. Его резкий тон и пренебрежение, выдаваемое языком тела во время нашего разговора, показывали: он уверен, что столкнулся со студенткой, которая пошла на огромный риск ради карманных денег. Ему и в голову не приходило искать более глубокие причины моего решения.
