– Возможно, они прожили в Левелеке первые несколько лет, раз Лаура отсюда родом. Тогда вполне логично, что их первый ребенок появился на свет здесь, а потом они уехали, чтобы открыть магазин в Канторяноши.
– Мэр говорит, что может проводить нас на еврейское кладбище, – сказал Золтан. – Возможно, там ты найдешь больше информации о семье.
На кладбище мы поехали на машине мэра. Он явно относился к происходящему с большим энтузиазмом, чем мэр Канторяноши, и, похоже, рад был пообщаться с Золтаном и Ангеликой. Казалось невозможным, что я, молодая женщина едва за двадцать, легко смешивавшаяся с толпой в Нью-Йорк-Сити, вызывала столько шума и волнения в этих маленьких деревушках и городках в тысячах километров от дома.
У ворот нас встретил мужчина без рубашки, капельки пота блестели на его лишенной волос груди. Ангелика перевела его слова: вместе с женой этот человек добровольно взялся следить за состоянием кладбища около десяти лет назад, поскольку их участок все равно с ним граничил. Мы последовали за смотрителем по грязной тропинке к кирпичной стене с небольшой калиткой посередине и остановились, ожидая, пока он ее откроет.
Все мои надежды растаяли, стоило мне оказаться по другую сторону стены. Перед глазами расстилалось голое поле, трава на котором превратилась в желтую солому. Потом внимание привлекли обломки надгробий, торчавшие из низких кустов.
– Большую часть надгробных камней украли цыгане еще до того, как он начал заниматься кладбищем, – перевела Ангелика, внимательно прислушиваясь к смущенным объяснениям смотрителя. – Они их очень ценили за качество.
– Значит, ничего не осталось?
– Почти ничего.
Я заметила два надгробия на противоположном конце кладбища, еще одно – на западном дальнем краю, и направилась сначала к нему. Но вблизи оказалось, что все надписи стерлись. И я устало отступила.
– Я все равно не смогла бы ничего прочитать. Да и неважно, их наверняка тут нет.
– Может, все же осмотрим те два перед уходом? – предложил Золтан.
– Ну ладно. – Я принялась продираться сквозь сорняки.
Уже подходя к камням, я, видимо, задела кустик крапивы. Раньше мне не доводилось ее встречать, и я не знала, как выглядит это растение, но, когда боль волной прокатилась по моим лодыжкам и икрам, ощущение было такое, словно на меня напал целый муравейник.
– Ох!
– Смотри, она влезла в csalán, – рассмеялась Ангелика, поворачиваясь к Золтану.
– Не волнуйся, Дебора, – объяснил мне он. – Пройдет минут через десять.
Выпрямившись, я увидела, как близко оказалась к камням. Возможно, именно жжение в ногах помешало мне сразу понять, на что я смотрю. Буквы на обоих надгробиях читались легко.
«Храбрая женщина Файга Лия», – говорилось на одном. «Святая женщина Файга Пессель» – на втором. Оба сохранившихся могильных камня на кладбище принадлежали моей прабабушке и прапрабабушке.
– О господи!
Остальные обернулись на мое восклицание, прервав ненадолго разговор. Ангелика подняла взгляд от экрана телефона.
– Это они!
Мои спутники пробрались поближе.
– Это могила Лауры, – сказала я, указывая на камень. – Из всех камней на кладбище уцелели только эти два! Ангелика, этому должно быть объяснение. Ты можешь спросить смотрителя, не приходил ли кто и не платил ли за уход за этими могилами?
Смотритель, однако, настаивал: за все время, что он провел здесь, никто не посещал кладбище и не вмешивался в его дела.
– Просто совпадение, – сказал он. – Когда я взялся здесь приглядывать, только эти камни и оставались.
«Не может это быть совпадением», – думала я. И тут мой взгляд привлекла надпись на нижней части надгробий: «Потомки святого Лебеля из Ошвара». Реб Лебель, скрытый праведник! Его имя было начертано на камне, как охранное заклинание! Я тут же вспомнила все истории из детства о загадочном предке: они хлынули в мою память, как кровь из открывшейся раны. Нет, это уж слишком. Все это не может быть правдой, не просто записанной пером, но буквально вырубленной в камне.
Я гадала: возможно ли, что цыгане, учитывая стереотипные представления об их верованиях, тоже старались держаться подальше от этих надгробий, как это делали евреи? Передавалась ли среди них та же легенда, которую мне рассказывали в детстве? Смотритель ничего об этом не знал, и я понимала: мне придется научиться жить с этой тайной.
По дороге к выходу мы остановились набрать вишен с растущих вдоль тропинки диких деревьев. Ангелика без труда высосала косточки из целой горсти, а потом выплюнула их на землю и притоптала ногой. Каждая съеденная ею ягодка могла дать жизнь новому дереву. «Удивительно, – думала я. – Еда растет прямо на улице». Я попробовала одну вишенку – идеально спелую, легко выскальзывавшую из тонкой нежной шкурки, – и она взорвалась соком у меня на языке. Прикрыв глаза, я вспомнила вкус бабушкиного холодного вишневого супа, который она подавала в такие жаркие дни, как этот. Интересно, скучала ли она по возможности собирать фрукты прямо с деревьев, расстраивало ли ее качество магазинных или консервированных вишен? Скучала ли она по жизни здесь? Или, наоборот, рада была заново выстроить свою жизнь в Америке, в городе гораздо более развитом и цивилизованном, чем эта душная и пыльная деревенька, где всей спасительной благодати только и было, что дикие вишни и герани в горшках?
На обратном пути мы заехали пообедать в деревушку под названием Напкор, где я с радостью набросилась на холодный грушевый суп, поданный с полосками сладких палачинке – тонких венгерских блинчиков, нарезанных как паста. Вкус у этого блюда был просто невероятный: нотки чего-то похожего на мускатный орех, крем – не сладкий и не кислый, а немного терпкий, немного остроты, которую, наверное, давал кумкват. Моя тарелка слишком быстро опустела, но эту печаль я быстро позабыла, поскольку нам принесли утку: ножки в хрустящей кожице – для меня и Ангелики, грудку – для Золтана, смесь из потрохов и оставшегося мяса – для нашего водителя. Утку подавали на подложке из картофельного пюре карамельного цвета, слегка приправленного паприкой. В качестве гарнира шел чернослив и нашинкованная капуста, окрасившаяся от него в темно-фиолетовый цвет. Мы вооружились вилками, и за столом воцарилась тишина, которую никто не нарушил, пока тарелки не опустели снова.
Потом я не раз удивлялась, как это вообще возможно: блюда, легко превосходившие все, что мне доводилось пробовать в самых модных ресторанах Нью-Йорк-Сити, когда статус звезды позволял обедать там, – здесь, в отдаленных деревнях, так дешево! Правда ли их секрет крылся лишь в отточенных поколениями рецептах, чистой воде из глубоких колодцев, питаемых источниками, богатых почвах, на которых росли местные животные и растения? Полагаю, в таких обстоятельствах мишленовские шеф-повара уже не нужны. По сей день я предпочитаю простую и сытную еду, которую когда-то с такой любовью готовила бабушка, всем этим излишне сложным блюдам из ресторанов, настолько снобских, будто в них только и хотят, что оскорбить.
