Я промолчала, изучая его. Момент казался подходящим: я впервые беседовала с человеком, который говорил на немецком и при этом не уходил в отрицание или разговоры о дедушках, сражавшихся за Сопротивление. Похоже, Маркус достаточно отстранился от прошлого, чтобы пережить небольшую боль при обращении к нему, и внутри меня немедленно вспыхнул огонек любопытства.
– Не так уж важно, как вели себя твои бабушка и дедушка, – задумчиво сказала я ему. – Неважно даже, что они сделали. Важно, как ты сам поступил бы, если бы жил тогда. Могу ли я быть уверена, что ты не поддался бы безумию и не убил кого-то вроде меня?
– Можешь ли ты быть уверена, что не убила бы меня, будь я евреем, а ты немкой? Можешь ли ты вообще быть уверена хоть в чем-то, не зная обстоятельств?
– Я не способна на такую ненависть или жестокость.
– Представь, что тебя растили убежденные антисемиты. Кто в таком случае полностью контролировал бы себя? – Глаза Маркуса блеснули. Для него наш разговор явно был только теоретическим: ему нравился философский аспект этой беседы, а я поражалась этой отделенности от прошлого.
– Ты знаешь, что иудеи верят в грехи отцов, которые ложатся на детей? – спросила я. – Я росла в убеждении, что наши страдания стали искуплением за Хаскалу, еврейское Просвещение. Но вместе с этим меня учили и тому, что немцев вечно будут судить за содеянное их предками. Нам предстояло ненавидеть их вечно.
– Но ты – уже не твое воспитание. Ты – это ты. – Он по-прежнему улыбался, спокойно и терпеливо.
– Что, если я – и то, и то? Что, если я не могу решить?
Ни один из тех, к кому я питала романтический интерес, не мог похвастаться такой полной и неприкрытой искренностью. Когда Маркус предложил свою компанию на следующий отрезок моего путешествия, это прозвучало совершенно естественно.
– Ты уверен, что это хорошая идея? – спросила я из чувства долга. – Вдруг мы в итоге начнем ненавидеть друг друга?
– Я готов рискнуть.
Он вышел под дождь к машине, а я осталась ждать у входа. Напротив, на лестнице, курила сигареты компания молодых ребят в черном. На шеях у них были татуировки, а на лицах застыло ленивое и презрительное выражение. Так как различить нациста и панка? И как выглядят скинхеды? В чужих лицах мерещилась угроза, и я все больше и больше трусила по мере того, как время шло. Чьи-то глаза без волнения встретились с моими, и я вздрогнула и покосилась на дверь. Высокий мужчина курил чересчур – самую малость чересчур! – близко, и у меня начало быстрее биться сердце. Мне показалось или он все же косо на меня смотрел?
Наконец завибрировал телефон. «Зайди за угол, – писал Маркус. – Я припарковался возле Starbucks».
Возвращаться в толпу не хотелось. «Можем встретиться у выхода? – написала я. – Мне не по себе».
И Маркус пришел. Я подняла взгляд, а он уже стоял рядом: мощный, но не страшный, с неизменной озорной улыбкой на лице. Не знаю, как объяснить возникшее у меня тогда ощущение, будто я смотрю на совершенно чужое лицо в твердой уверенности, что оно почему-то мне очень знакомо. Но я видела его – и чувствовала себя так, словно мы всю жизнь знали друг друга.
Потом мы спорили, кому тащить под дождем мой чемодан.
– Я феминистка. Дай мне все сделать самой!
– Генау, – сказал он, – конечно. Будь хорошей феминисткой и придержи язык.
Так мы препирались и всю дорогу до его машины, и по пути в забронированный мной отель, и в магазине, куда зашли за продуктами. Мы дразнили друг друга, спорили и смеялись, прерываясь только ради необходимых разговоров с кассиром и администратором отеля. И не сводили друг с друга глаз.
Ели мы в номере, быстро закидывая в рот куски темно-коричневого хлеба с мягким козьим сыром. Сиденьем нам служил край кровати, поэтому мы вполне естественно упали на нее, стряхнув последние крошки с колен. Помню, как просто не могла представить ничего другого. Казалось, я создала некоего голема, громоотвод своих проекций и комплексов.
Я выросла, веря, что по ту сторону Атлантики живет целая раса людей, ненавидящих меня только за то, что я еврейка… и вот эта вера наткнулась на булавку и лопнула, как воздушный шарик. Я чувствовала жар кожи Маркуса, видела в его глазах улыбку, замечала несмелые движения – и все это делало его человеком в том смысле, который не осознать умом. В те минуты между нами не существовало границ – ни расовых, ни культурных, ни эмоциональных.
У меня было ощущение, что старая рана внутри начала закрываться. Оживали и натягивались нервы, сокращались и вздрагивали мышцы, все мое тело пульсировало, словно два утеса пытались сблизиться и закрыть разделявшую их расщелину. Вот только я боялась, как бы такое сильное землетрясение не спровоцировало лавину.
Изначальный план был таков: я отправляюсь по следам бабушки, которую выбрали в подневольные работницы в Освенциме и после этого перевозили из лагеря в лагерь. Первая нужная точка была совсем рядом, к северу от Мюнхена; дальше мой путь лежал в Саксонию и Нижнюю Саксонию – и приводил в Берген-Бельзен, где бабушку бросили, когда враг подступил уже слишком близко. Но сейчас, в присутствии этого мужчины, мне хотелось зарегистрироваться в отеле и не выходить пару недель. Я поняла, что устала от печали и тоски, от необходимости оглядываться на прошлое, пока остальные жили здесь и сейчас, от мучительной преданности, требовавшей каждой капли моей психической энергии. Больше всего мне хотелось просто хоть немного побыть человеком, отдельной личностью, избавленной от груза предков, который я упорно таскала с собой. Был же, наверное, способ сохранить верность моей первоначальной цели, просто продолжая жить и сталкиваясь не с тем, что давно утрачено, а с тем, что продолжало существовать! Поэтому я сказала Маркусу: «Давай пока не будем думать о холокосте», а он улыбнулся и ответил: «Цу бефель! Так точно!» – снова продемонстрировав умение сохранять лицо даже при шутках – так, что я никогда не могла понять, чего же он хочет на самом деле.
На следующее утро я закинула свои сумки в багажник его машины, и мы отправились в путь, но не на север, а в сердце Верхней Баварии. Спустя час езды на юг от Мюнхена на горизонте появились Альпы, и мы петляли по холмам у их подножия в поисках ночлега. Об этих местах я не знала ничего, кроме того, что именно здесь родилось движение «Синий всадник», о котором рассказывал Ричард, – а значит, тут есть несколько музеев, посвященных работам представителей этого объединения, и я смогу их посетить. Мы остановились в небольшом отеле типа «постель и завтрак» в тихом городке Мурнау-ам-Штаффельзе, расположенном прямо у подножия гор. Вид со всех сторон открывался потрясающий.
Хозяевами отеля оказалась пара – Джина и Фредерик, она – художница, он – повар. Вместе им удалось создать необычное место для отдыха, отсылающее к истории региона: гостиницу, полную картин и скульптур, и харчевню, где постояльцы могли попробовать самые изысканные блюда. Здесь нашлось множество ниш и укрытий, в которых легко было спрятаться среди множества растений и журчащих фонтанчиков или устроиться в одном из удобных кресел и подвешенных под разными углами гамаков. Раскормленный британский кот грелся на солнышке на подъездной дорожке, наблюдая, как мы тащим по брусчатке свои чемоданы.
