– Подожди, я еще не закончила.
Дитя мое, у тебя была мать –
Ты едва помнишь ее.
Она сгорела
В пламени Освенцима.
Тогда дул злой ветер,
Шел холодный дождь,
Тогда я нашла тебя, дитя мое,
В промокшем лесу.
Мы бежали вдвоем
В поисках безопасного места,
Нашли партизан
И остались с ними…
Не бойся, дитя мое,
Спи спокойно.
Однажды ты встретишь Бога
И попросишь Его
Отомстить за твою мать.
– Такая вот колыбельная, – подытожила я и повернулась, чтобы посмотреть на Маркуса. – Ее поют детям в моей общине.
Он открыл глаза и поднял брови:
– Йа. Да уж, впечатляет.
– Мне кажется, в ней отражается все мое детство.
Это было одновременно своеобразное извинение – и предупреждение. Я хотела дать Маркусу понять: все эти переживания, поднимающиеся из глубины, невозможно игнорировать, и они могут, словно тайфун, обрушиться и на него в своей неконтролируемой ярости. Возможно, я пыталась сказать ему: «Беги! Спасайся!»
Наконец вышло солнце. Утром мы открыли глаза, выпрыгнули из кровати и проглотили завтрак одним махом. Нужно было воспользоваться этой передышкой и успеть все, что возможно: прогноз на неделю обещал новые дожди.
– Куда поедем? – спросил Маркус, когда мы сели в машину.
– К горам, конечно!
Я никогда не видела ни Альпы, ни другой столь же величественный горный массив достаточно близко, и перспектива этого наполняла меня восторгом. Поездка получилась великолепная: перед нами стеной возвышались отроги гор, которые не становились менее впечатляющими, когда мы к ним приближались, хотя я ожидала именно этого. Мы остановились в Миттенвальде, последнем городе перед границей с Австрией, чтобы успеть взглянуть на реку Изар: питаемая ледником, она несла свои воды цвета мятного мороженого, пенясь вокруг камней и валунов, будто спеша куда-то. На берегу мы сфотографировались; Альпы громоздились за нами, потрясающие и очень далекие. Потом были крутые обрывы и резкие повороты, на которых нас немного укачало, – и вот наконец австрийский Инсбрук. Пройдясь по заполненному туристами городу, мы купили в магазине продукты для пикника, а потом отправились в менее людное место – в парк старых ив и берез на берегу реки Инн. Она несла свои искрящиеся зеленые воды, по холмам за ней карабкались разноцветные яркие домики, а над ними поднимались укутанные в снега вершины гор. Тут и там посверкивали шпили и купола. Мы прикончили обед и спустились по самодельным ступеням прямо к воде. Маркус снял ботинки и носки и зашел в поток, я закатала джинсы и последовала его примеру. Вода оказалась ледяной и закручивалась бурунами вокруг ног.
– Ты бы рискнул тут искупаться? – спросила я Маркуса. – Наверное, при таком течении опасно?
– Видишь вон там, посередине, ветку? Я наблюдаю за ней довольно давно, и она все время движется по кругу. Похоже, здесь круговое течение или два отдельных потока, идущие в противоположные стороны.
Я проследила за его взглядом и действительно увидела посередине реки большую ветку, которая дергалась туда и обратно, как будто за нее спорили непримиримые течения. Не в силах отвести от нее глаз, я подумала: не знак ли это? Может, я, как эта ветка, обречена вечно кружиться, влекомая в разные стороны силой своих инстинктов и укоренившимися убеждениями прошлых лет? Застряну ли я в этой ловушке до конца своих дней?
– Итак, – сказал Маркус, когда мы выбрались на берег и обулись. – Куда еще хочет попасть моя еврейская принцесса?
Я изучала карту.
– Знаешь, тут совсем рядом Италия.
– Хочешь пересечь еще одну границу?
– Мы все равно здесь, жаль будет упускать возможность. Как знать, вернусь ли я еще?
– И далеко ли ехать?
– Час, может, час десять, – уклончиво ответила я.
Скорее всего, Маркус знал, что это ложь, но ничего не сказал.
В Больцано на всех указателях были надписи и на итальянском, и на немецком. Оставив машину у большой церкви, мы перешли через дорогу, чтобы заказать в уличном кафе пиццу, – Маркус разговаривал по-немецки. Когда пиццу принесли, мы устроились у высокого столика под зонтом и принялись за еду. Вокруг постепенно собирались воробьи, явно рассчитывая на крошки. Расправившись со своей долей, Маркус принялся их подкармливать.
– Смотри. – Он заставил птиц подлетать прямо к кончикам пальцев, с которых они склевывали кусочки теста. Я наблюдала за тем, как осторожно они приближаются к нему, хлопая крыльями, кружа возле его руки, пытаясь ухватить крошки. Большая часть добычи падала на землю, и воробьям оставались только маленькие кусочки.
Я кинула кусок корки стайке, собравшейся на кусте неподалеку.
– Не делай так, – посоветовал Маркус. – Заставь их подойти.
– Не хочу. Мне кажется, неправильно заставлять их делать так только ради развлечения.
Он фыркнул – и продолжил подманивать птиц на вытянутую руку, приветствуя победной улыбкой каждого воробья, который нерешительно вылетал вперед, чтобы коснуться ладони. Маркус не раз говорил, что любит животных, и я видела, как он останавливается возле каждой кошки и собаки, которых мы встречали на улице, но этот способ выражения любви показался мне странным.
Ко мне подошел голубь, и я раскрошила ему кусочек корки от пиццы, вспомнив, как бабушка всегда оставляла для городских птиц на крыльце еду.
– Эй, не корми голубей! – возмутился Маркус. – Они тупые.
– И поэтому меньше заслуживают права поесть?
Тут ко мне спикировала стая голубей, и вокруг тут же начался хаос. В каком-то смысле Маркус оказался прав. Голуби слепо ходили кругами, явно не в силах найти лежащую прямо перед носом еду. Потом в центр стаи вдруг влетел воробушек, так быстро, что я едва его разглядела. Всплеск крыльев – и вот он уже улетел, унося в клюве крошки.
– Видишь? – пропел Маркус. – Они очень тупые! Не могут даже найти то, что ты им бросила.
Мы немного погуляли по городу, останавливаясь у каждого фургончика с мороженым, пока не наелись до отвала. Впереди лежал долгий путь обратно с остановкой в Халль-ин-Тироль на аперитив и в Зефельд-ин-Тироль – на очень поздний ужин. Уже на пути домой я вернулась к беспокоившей меня теме, пряча неуверенность за черным юмором.
– Знаешь, ты вряд ли это заметил, но та история с птицами была своего рода метафорой идеи выживания сильнейших, – сказала я. – Ты отдал предпочтение умным птицам, достойным того, чтобы получить еду, а потом заставил их показывать трюки в обмен на крошки. Вполне соответствует идее о сверхчеловеке, в которую ты веришь, да?
Маркус нетерпеливо покачал головой:
– Мы же уже обо всем договорились? Потому я и с тобой, что это своего рода репарация
[46], верно?
