Совершенно иначе развиваются истории о подвергшихся насилию гетеросексуальных (и чаще всего белых) женщинах. Когда в 1992 году внимание общественности привлекла Фрэмингемская восьмерка – группа женщин, сидевших в тюрьме за убийство склонных к насилию партнеров, – органы правосудия точно так же не могли определиться, как поступить с Деброй Рейд, чернокожей и единственной в этой группе лесбиянкой. Когда присяжные заседатели собрались выслушать истории этих женщин и обсудить, возможно ли смягчить приговор, адвокаты Дебры решили сыграть на убеждениях и предрассудках присяжных, представив ее как «женщину» в этой паре: она готовила, убирала, заботилась о детях. Адвокаты ясно видели необходимость втиснуть Дебру в общепонятный традиционный нарратив домашнего насилия: та, что подвергается насилию, должна быть «женственной», то есть слабой, гетеросексуальной и белой, а насильником непременно мужчина
[72]. Черный цвет кожи Дебры опять-таки не укладывался в стереотип и потому служил лишним доводом против нее. (В другом давнем случае домашнего насилия между лесбиянками, сводившемся к паре фонарей под глазами, прокурор признала, что хоть она и рада обвинительному приговору и благодарна за него, но считает, что готовности присяжных осудить насильницу поспособствовал черный цвет ее кожи и «мужская» роль, которую она играла в отношениях.)
Гендерная идентичность квир-женщины хрупка, и та или иная группа традиционной ориентации в любой момент может покуситься на эту идентичность. Когда такое случается, результат печально предсказуем. Большинство женщин из Фрэмингемской восьмерки были помилованы или иным образом вышли на свободу, но только не Дебра. (Присяжные пришли к выводу, что она и ее подруга «состояли во взаимно абьюзивных отношениях» – обычный предрассудок относительно домашнего насилия в квир-сообществе – хотя в суде никаких доказательств такой «взаимности» не предъявлялось.) Дебра вышла по УДО в 1994 году – предпоследней из восьмерки получила в какой-то степени свободу. В репортаже программы «Прайм-тайм» телеканала ABC об этой группе Дебре почти не уделяется времени, по сравнению с другими женщинами, ни чтобы сказать о ней, ни чтобы дать ей слово. Получивший премию Киноакадемии короткометражный документальный фильм «Защищая свою жизнь» вовсе обошелся без Дебры.
Разумеется, такое насилие, с каким столкнулись Аннет и Дебра, подвергавшиеся физическому избиению, и тем более Фреда, которая была убита, существенно превосходило то, что пришлось пережить мне. Возможно, упоминать этих женщин в контексте моего опыта странно и даже нечестно. Возможно, то, что я перечисляю здесь столько жертв домашнего насилия, которые убили своих мучителей, вызовет подозрения. А как же, спросите вы, подвергшиеся насилию квир-женщины, которые не зарезали и не застрелили своих возлюбленных? (Уверяю, нас таких много.) Но природа архивного молчания такова, что история поглощает нарративы конкретных людей со всеми их нюансами, а мы видим лишь то, что бросается в глаза, что достаточно заметно и привлекает внимание большинства.
И еще один простой и страшный факт: юридическая система не обеспечивает защиту против большинства видов насилия – вербального, эмоционального, психологического – и хуже того, она не дает контекста для его осмысления. Она не принимает во внимание определенные типы жертв. «Выделяя физическое насилие из ряда прочих аспектов проблемы "избитой жены", – писал в 2004 году профессор права Ли Гудмарк, – юридическая система задает стандарт, по которому оценивают истории подвергшихся насилию женщин. Если отсутствует [юридически признаваемое] нападение, женщина не считается жертвой, каким бы мучительным ни был ее опыт, сколь полной ни была бы ее изоляция и сколь бы ужасному эмоциональному насилию она ни подвергалась. Такого рода близорукость насчет природы домашнего насилия приводит к величайшей несправедливости по отношению к жертвам».
В конце концов, в «Газовом свете» реальные преступления Грегори – убийство тети Полы и попытка похитить ее собственность. Происходящее на экране внушает такой ужас именно потому, что мы видим беспощадное домашнее насилие, но насилие эмоциональное и психологическое, а значит – совершенно не вмещающееся в рамки закона. Та же проблема и с нарративами абьюза в квир-парах – как с физическим абьюзом, так и с другими его формами. Чрезвычайно трудно разыскать и истории насилия, особенно те, которые не привели к крайним проявлениям жестокости. Наша культура вовсе не заинтересована в том, чтобы помочь квир-людям осмыслить свой опыт.
В десятом классе
[73] в моей группе по литературе оказалась девочка с яркими серо-зелеными глазами и легкой россыпью веснушек на носу. Она была несколько развязна и мужеподобна, но любила те же фильмы, что и я: «Мулен Руж!» и «Жареные зеленые помидоры». Мы сидели наискосок друг от друга и каждый день болтали, так что в конце концов учительница пригрозила нас рассадить.
Она так мне нравилась, что я волновалась, идя на урок, хотя не понимала почему. Она была таким славным другом и такой умницей, что мне хотелось вскочить с места, схватить ее за руку, крикнуть: «Нафиг Хемингуэя» – и уволочь ее из класса. Куда и зачем, я не могла себе представить. Я косилась на ее веснушки и воображала, как буду целовать ее в губы. Думая о ней, я смущалась и страдала. Что же это значило?
Я была влюблена. Вот что. Не так уж сложно понять. Но я не осознавала свою влюбленность, потому что дело было в начале 2000-х годов и я была всего лишь девочкой из пригорода, где толком не работал интернет. Я не знала ни одного квир-человека. Я не понимала себя. Я не знала, что означает желание поцеловать девочку.
Прошли годы. С этим я разобралась. Но я еще не знала, что значит страх перед другой женщиной.
Теперь ты знаешь? Теперь ты поняла?
Дом иллюзий как нежить
Я часто думаю о Дебре Рейд – в тюрьме, не дождавшейся помилования, – какую она, должно быть, ощущала беспомощность. Даже после смерти Джеки она не освободилась от нее. Когда Дебру судили за убийство, брат привез ей платье, надеть на слушания, и первой ее мыслью было: «Если бы Джеки увидела меня в этом, она бы меня убила».
Дом иллюзий как убежище
В ту ночь, когда она гналась за мной по Дому иллюзий и я заперлась в ванной, помню, как сидела, прижавшись спиной к стене и молила Вселенную, чтобы у нее не нашлось инструментов или умения вывернуть ручку из двери. Ее техническая неуклюжесть – мое везение, и мое везение заключалось в том, что я могла сидеть внутри и следить, как дверь прогибается с каждым ударом под весом ее тела. Я могла сидеть там, плакать и говорить, что вздумается, потому что в тот момент это было мое собственное малое пространство, пусть даже после этого оно никогда уже не будет моим. Впредь и до конца пребывания в Доме иллюзий мое тело будет пронзать тревога всякий раз, как я войду в эту ванную, но в тот момент это было настолько безопасное место, насколько вообще для меня доступна была безопасность.
