Я таращусь на нее:
– Мне казалось, аптекари должны быть добрыми…
– Нет, мы должны испытывать желание помогать. И я не намерена сидеть здесь и позволять тебе принижать людей, которые изо всех сил стараются ради тебя.
– Я никого не принижаю.
– А звучит именно так, Избранная, – пожимает плечами Джин.
– Я полагаю, – громко произносит Иаза, до того как я могу возразить, – что мы работаем над этим, и пока что вам двоим незачем быть здесь. Идите и сосредоточьтесь на своем героизме, задницы.
– Спасибо, – говорит Олли, уводя меня.
Ни для кого не секрет, что мы с Джин друг другу не нравимся, но Иаза начинает мне нравиться, пусть даже я этого не показываю. Он может быть тихим, но когда говорит, то обдуманно. Иногда мне кажется, что их с Джин назначили не в те лоре – Иаза как раз из тех, кого я представляю хорошим аптекарем. А вот Джин – нет. Но есть и другие, которые начинают пробиваться сквозь трещины в моих эмоциональных стенах. Я вижу, что мне уже хочется защищать Рейчел, которая всегда выглядит весьма пылкой, но очень хрупкой. И Брендона, венеура, он почти также обожает Лэм, как и я… Ну и с ним рядом быть просто весело. Кое в чем он напоминает мне Рамеша, или того, кем Рамеш мог бы стать.
Я теперь лишь надеюсь на то, что сумею удержать всех нас живыми достаточно долго, чтобы мы получили те шансы, каких не было у наших павших товарищей.
20
В те дни, что последовали за нашим провальным визитом к феям, жизнь почти возвращается к норме. Днем я иду в школу, ночью патрулирую в Аннуне. Только те, кто посвящен во все, могли бы осознать, что происходит нечто более опасное. Папа и Клемми, кажется, даже не замечают, как в мир по капле просачивается идеология Мидраута, становясь все более частой темой новостей. И даже наоборот, они утверждают, что средства массовой информации дают больше времени партии «Кричи громче», используя их для дискриминации Мидраута.
– Разве этот бедолага мало еще испытал?
Если я думаю, что унылой одежды его сторонников и лишенных воображения плакатов, которые он поддерживает, недостаточно, то к стыду своему должна сказать, что некоторые находки Мидраута мне нравятся. Национальная галерея, огромное здание, что выходит на Трафальгарскую площадь в центре Лондона, всегда была одним из моих любимых мест. Я привыкла видеть там толпы туристов и прочего люда, похожего на меня, – тех, кто ищет минутку спокойствия в лондонском шуме. Но теперь, когда я прихожу туда, я могу пройти по всем залам, не увидев ни единой души, кроме волонтеров, охраняющих картины. Здесь одиноко, меланхолично и блаженно. Никого больше не интересуют искусство, или музыка, или история и открытия. Музеи, театры, концертные залы Итхра затихли. Нарастает лишь белый индустриальный шум.
В Аннуне похожие на жуков твари Мидраута почти исчезли. Некое подобие нормы вернулось и в патрули. Линнея и Майлос снова дружат. Но Самсон, Олли и я не теряем бдительности. Все понимают, что если Мидраут и отказался от своих жуков, то лишь потому, что припрятал в рукаве что-то еще.
И мы правы.
Бедеверы сегодня в патруле в метро, но мы остаемся наверху как можно дольше. Никому не нравятся подземные патрули, и мне говорили, что в прошлые годы рыцари готовы были на любую сделку, чтобы поменяться маршрутами, – обещали бочку лотосового сока или соглашались целый месяц заполнять за других отчеты о патрулях, даже своих лошадей предлагали. И это не просто потому, что кошмары, которые встречались внизу, обычно были куда хуже тех, что бродили поверху, – дело было в ощущениях. Станции метро могли быть забиты людьми, но как только вы оказывались на путях, или в заброшенных туннелях, куда забредали некоторые одинокие сновидцы, все становилось по-настоящему страшным. Наши шлемы испускали под землей слабое свечение, но все равно трудно было рассмотреть то, что вдали, а кошмары или поезда могли возникнуть пугающе быстро. Использовать фонари для освещения дороги не разрешалось: они обычно привлекали инспайров, а значит, и кошмары…
Рейчел сообщает нам через шлемы, что под станцией «Хаммерсмит» что-то заметили, так что мы спешиваемся и оставляем лошадей жевать турнепс и брюкву на рыночных прилавках по соседству. Пробегая мимо сновидцев, мы летим над эскалаторами в глубины под Лондоном.
– Это к югу от станции, – звучит в моем шлеме голос Рейчел.
И очень скоро мы слышим шум схватки. Но в нем нет ничего драматичного, как я предполагала, – ни крика, ни визга, а лишь низкий напряженный рев.
Звуки исходят из старого туннеля – я знаю его, потому что как-то раз папа водил нас с Олли туда на экскурсию. Старый подземный штаб превращен в музей Второй мировой войны. Мой желудок сжимается. В музеях возникают худшие из кошмаров. Они слишком возбуждают воображение – и это не так уж плохо, если в итоге возникают хорошие сны, но когда сновидец пугается или нервничает из-за того, что видит, все становится опасным.
Мы бежим за угол и замечаем открытую дверь, в проеме которой мечутся свет и тени. Отлично. Единственная дверь – а это значит, что, кто бы из нас ни вошел туда первым, он превратится в отличную цель. Самсон подает мне знак, я ощупью иду вдоль стены, пока не добираюсь до двери. Закрыв глаза, я посылаю из затылка свой Иммрал вдоль руки к кончикам пальцев… «Шире!» – приказываю я двери, и, скрипя под тяжестью тысяч воспоминаний, дверь подчиняется.
Самсон как раз подает сигнал остальным рыцарям, когда из двери вылетает какой-то сновидец и ударяется о стену по другую сторону рельсов. Я слышу свист ножа в воздухе еще до того, как успеваю его увидеть, и, конечно, выбрасываю вперед руку, чтобы отбить его. Маленькое острое лезвие ударяется о бетон рядом с ухом спящего.
Новый знак от Самсона – и мы проскальзываем в комнату.
Внутри полная суматоха. Поначалу я не вижу никаких кошмаров. Здесь нет голубых свечений инспайров, которые подсказали бы мне, кого мне следует атаковать. И еще на полу лежат тела.
Я замечаю лицо какой-то женщины с татуировкой и синими торчащими волосами – другой маленький нож вонзается в ее ребра. И есть что-то еще… некий звук, слишком тихий, чтобы расслышать его сквозь бряцанье оружия.
– Мидраут! – выдыхает рядом со мной Самсон, его глаза расширились от ужаса. – Ты разве их не слышишь?
И тут, получив подсказку, я внезапно понимаю, что́ на самом деле здесь происходит.
Один голос. Один голос. Один голос.
Название партии Мидраута. Его конечная цель. Вот что повторяет часть этих людей. В последний раз я слышала этот речитатив в Итхре, и это было, когда толпа пыталась убить и меня. Здесь нет кошмаров, и никто из них не сотворен из инспайров.
Все это спящие. А мы не можем убивать спящих.
Это противоречит фундаментальному кодексу танов. Это не обученные ассасины, понимающие, что они делают, это люди с промытыми мозгами – они, скорее всего, пришли бы в ужас, узнав, что кого-то убили. И теперь я осознаю… Одна группа спящих натравлена на другую, на тех, кого Мидраут не одобряет, – на аутсайдеров, людей, не приемлющих его идею… а его сторонники нападают на них. Они уже убили двоих спящих, которые присоединятся к легионам тех, кто так же тихо убит. Они просто не проснутся, а любящие их люди подумают, что они умерли во сне. Я даже не в состоянии разобраться, какой вариант более милосерден: жестокая правда или спасительная ложь.
