И постепенно до меня доходит. Мне бы следовало осознать это много месяцев назад. Мне бы следовало осознать много лет назад.
У Олли никогда не было подружек, хотя очень многие девочки не скрывали своего интереса к нему.
Олли всегда неловко чувствовал себя в собственном теле, в школе, где отличие от других наказывалось как… Ну, стоит посмотреть на мои шрамы.
Олли и Киеран любят друг друга.
Как же я могла не заметить прежде эту сторону моего брата? Интересно, догадался ли уже папа, когда Киеран сжимает под столом ногу Олли. Глаза Олли расширяются, мы оба невольно смотрим на папу.
Он тоже это заметил. Я вижу это по выражению его лица. Папа заметил этот жест, и он понимает, что это значит. У меня возникает странное ощущение, я словно покидаю собственное тело. Я смотрю на нашу семью с огромной высоты, остро осознавая, что этот момент может расколоть нас. Потом папа улыбается и продолжает разговор, словно ничего не случилось, словно он не сдал только что некий экзамен.
Мы продолжаем беседу и на лицо Олли возвращается улыбка. Нет, она не просто возвращается, она становится все шире и шире, пока не становится похожей на улыбку Чеширского кота, только что лизнувшего сливок. Я так рада за него. Значит, Мидраут не повлиял на папу. Но в то же время, радуясь за Олли, по-настоящему радуясь, заметив, как они с Киераном сидят рядом, я… Меня это заставляет чувствовать себя ужасно.
Не потому, что мне не нравится Киеран. Он мне очень даже нравится. И я вижу, что они с братом хорошая пара. Это из-за искры, что мелькает между ними… я тоже такого хочу. И я знаю, что такое могло бы быть у меня с Самсоном. Если бы только я ему нравилась. Если бы я не выглядела так, как выгляжу. Если бы я не носила свою горечь как раковину. Если бы у него не было уже подруги.
– Ферн, ты ведь учишься вместе с дочерью Мидраута? – спрашивает Киеран, прерывая кружение моих мыслей.
Мне требуется пара мгновений для того, чтобы понять: не только Олли внезапно напрягся. Киеран тоже. Его зубы сжались, взгляд сосредоточился на мне, как будто он только об этом и хотел поговорить все это время.
– Да, – пожимаю я плечами. – Но мы не дружим или что-то в этом роде.
– Так ты не поклонница Мидраута? – улыбается Киеран.
– Нет, она не из них, – отвечает папа. – Как и Олли, если только что-то не изменилось после его напыщенной речи.
– Хорошо, – кивает Киеран. – Я бы не мог с ним дружить, будь он почитателем…
В его голосе звучит загадочный холод.
– Ну и я бы не мог быть с тобой, если бы ты… вот так, – замечает Олли.
Мы все понимаем смысл сказанного, принимаем это и идем дальше.
– Должна тебя предостеречь, – говорю я Киерану. – Папе и его подруге Мидраут, в общем-то, нравится.
– Ох, – вздыхает папа, демонстративно разводя руками. – Вас трое против меня, я выбываю. Но я не вижу, чтобы этот человек приносил много вреда, вот и все. Он просто пытается объединить нас. Разве это плохо? В наше время слишком много споров, хотя нам бы следовало заниматься своими делами.
Мне приходится проглотить возражение, не высказывая в точности, сколько бед уже причинил Мидраут, и я вижу, что и Олли тоже прикусил язык. То, что папа говорит такое в присутствии юноши, чья младшая сестра убита по приказу Мидраута, почти невыносимо.
– Так вы не хотите вскорости присоединиться к «Кричи громче», мистер Кинг? А как насчет тебя, Ферн?
Олли шепотом окликает Киерана, пытаясь его обуздать.
– А ты состоишь в «Кричи громче»? – спрашиваю я.
Я думаю о тех протестующих, которые пострадали от членов «Одного голоса». Я не могу представить Киерана среди них. Не могу представить его стоящим рядом с надутым пузырем Константином Хэйлом.
– Конечно, – кивает Киеран. – Я прекрасно вижу, что делает Мидраут. Он старается разделить нас. Повернуть каждого против таких, как ты и я.
Папа испускает короткий вздох и начинает собирать тарелки.
– А сам ты чем занимаешься? – спрашиваю я.
Олли выглядит так, словно готов провалиться сквозь землю.
– Ну, все это лишь начинается, – признается Киеран. – Но мы с каждым днем набираем сторонников. Есть люди, которые считают, что, если Мидраут получит власть, это может обернуться катастрофой. Ведь этот человек не слышит никаких возражений. Вы его видели по телевизору? Он не отвечает на вопросы, а просто поворачивает все так, словно люди, непохожие на него, сами в том виноваты.
– Ты тоже это заметил?! – смеюсь я.
– Конечно. Не все же вокруг овцы.
Олли встает и помогает папе мыть тарелки. Я обычно тоже включаюсь, но во мне что-то загорается. Даже обладая Иммралом, я вряд ли смогу остановить Мидраута в Аннуне. А здесь как будто есть шанс изменить что-то в Итхре.
34
Когда Киеран уходит, папа отводит меня в сторонку.
– Я понимаю, что тебе не нравится Мидраут, Ферн, но, пожалуйста, не ходи на эти собрания «Кричи громче»!
– Почему?
– Я не хочу, чтобы ты ввязалась во что-то опасное.
Ирония не ускользает от меня – я ведь в опасности просто по факту своего существования. Но мне не хочется спорить с папой. Не сегодня. Вместо того я тянусь к нему и целую в щеку.
– Спасибо, что не смутился из-за Олли, – мягко произношу я.
– Что? А, Киеран? – Папа смеется: – Я понял, что моему сыну нравятся мальчики, когда ему было всего десять лет. Мне просто хотелось, чтобы он поскорее сам это понял.
– Ты знал?! – восклицаю я, чувствуя свой полный провал как сестра.
Но если папа знал – а папа сознательно не обращал внимания на все то, что могло его обеспокоить, – то я уж точно должна была бы знать. Потом мне в голову приходит другая мысль: не потому ли папа так легко обошелся с Олли после того костра? Потому что понимал: мой брат тоже борется с собой. Я не представляю, как к этому относиться, если это правда.
– Я серьезно насчет «Кричи громче», – повторяет папа. – Пожалуйста, подумай об этом, Ферни.
– Подумаю, – обещаю я.
Вряд ли он уловил двусмысленность моих слов.
Когда тарелки вытерты, я стучу в дверь Олли.
Теперь, когда у меня было немного времени, чтобы осознать то, что Олли – гей, многое приобретает смысл. И не последним становится тот факт, что обо всем знал Рамеш: Олли написал ему записку на листке цветной бумаги, которую повесил на мемориале погибшим: «Ты знал, кто я на самом деле, и все равно я тебе нравился». Я начинаю понимать, что, хотя Олли был постоянно окружен друзьями, он, пожалуй, был так же одинок, как и я.
– Ты мог бы и сказать мне… – начинаю я, стараясь скрыть боль в голосе.
Я невольно испытываю чувство, словно потеряла месяцы дружбы с Олли, – месяцы, которые мы просто потеряли из-за нашего груза, и все потому, что он держал это в тайне.
