Отвлечение от тревоги приходит в виде записки от Киерана, приглашающего меня на следующее собрание «Кричи громче». Я договариваюсь встретиться с ним заранее в Олимпик-парке. Выходя из дома, я осознаю, что впервые встречаюсь с… нет, не с другом. Киеран не то… он возможный друг в Итхре. Я весь последний год только и желала, что иметь возможность постоянно находиться в Аннуне, где все мои друзья, – но вдруг это изменится?
Я первой замечаю Киерана, он растянулся на траве и говорит по телефону.
– А вот и она! – восклицает он, когда я приближаюсь. – Понял, понял, прекрасно. Эй, погоди, хочешь что-нибудь сказать сестре?
Киеран протягивает мне свою трубку.
– Олли?
– Только не позволяй ему втянуть себя в какую-нибудь глупость, ладно? – слышу я голос Олли.
– Что он говорит? – спрашивает Киеран.
– Не хочет, чтобы ты впутал меня в какую-нибудь глупость.
– Что? Да это единственная причина того, что он со мной!
Я успокаиваю Олли и возвращаю телефон Киерану.
– Готова? – спрашивает он.
– Не уверена, – отвечаю я. – Я никогда, вообще-то, не оказывалась вовлеченной… в группу… не имела дел с людьми прежде.
– Все будет прекрасно, – заявляет Киеран, хватая меня за руку и увлекая за собой.
Я остро осознаю, какое впечатление мы должны производить на встречных. Киеран хорош, уверен в себе, с пепельно-светлыми волосами и беспечной улыбкой. У меня же черт знает какое лицо, дьявольские глаза и шрам от ожога. Люди гадают, почему у Киерана при этом такой счастливый вид.
Кафе, в которое мы идем, стоит у дорожки, оно устроено в старом корабельном контейнере. Я бывала в нем всего несколько раз, несмотря на то что прохожу мимо каждую неделю, – оно слишком маленькое для того, чтобы я оставалась в нем неузнанной или незамеченной. Моя тревога возрастает, когда мы входим внутрь. Кафе набито битком, и не только людьми из «Кричи громче», но и теми, кто скорее похож на постоянных посетителей выходного дня.
– Не паникуй, – говорит Киеран. – Нам наверх.
Мы поднимаемся на второй этаж, где в контейнере прорезано окно, выходящее на парк. К счастью, наверху людей гораздо меньше. И здесь странным выглядит Киеран. Никто другой в этой комнате, скорее всего, не прошел бы тест Мидраута на «приемлемость». И все вокруг, за небольшим исключением, примерно моего возраста или возраста Самсона.
Они тянутся к Киерану, а я вспоминаю то, как притягивает людей Олли. Они должны производить взрывное впечатление, когда выходят вместе. Меня сразу принимают в группу по принципу сходства. Киеран показывает мне скамью, и вскоре к нам подходит хозяин заведения, чтобы принять заказ.
– Он всегда старается, – говорит мне Киеран – просто как мой телохранитель.
Он открывает бумажник, и я вижу там несколько банкнот. Ах… Так он еще и из богатой семьи. Я стараюсь подавить неприятную мысль об Олли.
– Я не голодна, – вру я и наливаю себе стакан воды.
Киеран вполне может знать, что мы не страдаем избытком наличности, но это не значит, что я собираюсь принимать его благотворительность. Но когда приносят его заказ, я вижу, что этого хватит на целый пир, а он молча подвигает тарелку с печеньем и несколькими порциями чипсов в середину стола.
– Олли мне говорил, что ты слишком горда, чтобы позволить мне купить для тебя что-то, – усмехается Киеран. – Но ты вместо того вполне можешь разделить со мной мою порцию.
– Олли – настоящий ябеда! – возмущаюсь я, но беру посыпанный шоколадной крошкой кекс.
Когда все расселись по своим местам, открывается дверь и входит некто, кого я сразу узнаю. Наверное, мне и следовало ожидать его, но я не была готова к тому, что и он тоже мгновенно меня узнал. Константин Хэйл. Лидер «Кричи громче».
– Я думала, его партия достаточно велика, чтобы ему не нужно было посещать все такие вот собрания, – шепчу я Киерану.
Я не рассказывала ему о том, что произошло между мной и Хэйлом несколько месяцев назад.
– Я удивлен не меньше твоего, – отвечает Киеран, но он не нервничает, а взволнован. – Он говорил, что постарается прийти, но я не думал, что и вправду сможет.
Хэйл вполне дружески пожимает руки собравшимся, но есть в нем некое чванство – ощущение, что он осчастливил этих людей своим присутствием.
Когда все снова усаживаются, Хэйл начинает говорить, и его взгляд скользит по мне.
– Спасибо всем, что пришли. Приятно видеть, что в команде восточного Лондона теперь так много людей – не всем из нас промыли мозги!
Все поддерживают его бодрыми восклицаниями, а я уже уверена, что совершила ошибку, решив прийти сюда. Все думают, что я принадлежу к их обществу – из-за цвета моих глаз и шрама от ожога и из-за моего неумения общаться. Но я понимаю, это не так. И с осознанием, что это не так, приходит другое. То, как я выгляжу, не определяет всю Ферн. Это лишь часть меня, как маленькая отметина на моем колене от того, что я упала на гравий, или ободранная кожа на локте. Я больше своей внешности. Намного больше.
Дверь за спиной Хэйла открывается, появляется кто-то еще. Я застываю. Это Сайчи, она в капюшоне, прикрывающем волосы, в шарфе, обмотанном вокруг рта, и, похоже, на ней три слоя белья под джинсовой юбкой, на ногах – тяжелые ботинки на «платформе».
– А! Еще одна наша! – говорит Константин.
Сайчи на секунду останавливается, потом напряженно садится рядом со мной. Киеран шепчет достаточно громко, чтобы Сайчи услышала:
– Так вы знакомы?
Сайчи бросает на меня взгляд. Я качаю головой, стараясь предупредить, чтобы не проболталась.
– Она знала моего брата, – произносит наконец Сайчи.
– О… Рамеш, да? – спрашивает Киеран. – Олли мне о нем рассказывал. Искренне сожалею. Я тоже потерял сестру.
Сайчи смотрит на него так, словно он жевательная резинка, прилипшая к ее ботинку. Константин уже разошелся вовсю – его речь насыщена яростью и ненавистью: и к Мидрауту, и к тем, кто за ним следует. Он бранит полицию, политиков, а потом проклинает обычных людей, которые не способны увидеть, что такое на самом деле Мидраут.
– Они просто лемминги, и они наши враги! – говорит он. – Если мы разобьем последователей Мидраута, ему некого будет поучать!
Все что-то бормочут в знак согласия. Я невольно думаю о папе и Клемми. Если Константин прав, то и они тоже мои враги, но я не могу в это поверить. Я могу не соглашаться с папой, но это не значит, что он так же плох, как Мидраут. Сайчи, впрочем, впитывает риторику Хэйла. Ее глаза горят лихорадочным жаром.
Потом Константин умолкает, встает Киеран.
– Я ничего не знаю обо всех вас, но я устал, – говорит он. – По-настоящему устал, стараясь показать людям, что правильно, что лежит прямо у них под носом.
