Боковым зрением я улавливаю что-то на другой стороне кладбища. Вдали у круглого мемориала с перечнем имен умерших во время мировой войны поднимается какая-то тень. Может, это просто шутка моего сознания, но какое-то мгновение мне кажется, что мемориал и тень испускают слабый голубой свет. Свет инспайра.
Я иду в ту сторону. Да, там, рядом с монументом едва заметный призрак. Ну, это призрак для непосвященных. А для тех, кто знает об Аннуне, это сон. Сон, сбежавший через портал между мирами. В последнее время такое случается все чаще и чаще. И я не в первый раз вижу такой сон. Даже газеты уже отметили странные явления.
Один из служащих кладбища проходит мимо с метлой, бросая на меня подозрительный взгляд. Когда я снова поворачиваюсь к мемориалу, призрак и голубой свет уже растаяли. Сны не могут долго существовать в Итхре: физика этого мира не такая, как в Аннуне. Я снова иду к могиле Рамеша, но прежде чем возобновляю разговор с ним, слышу чей-то голос.
– Ты кто?
Этот голос я слышала на похоронах Рамеша. Потом она стояла перед церковью и бешено смотрела на собравшихся, возмущаясь их горем. У нее такая же смуглая кожа, как у Рамеша, и такой же подбородок, но в выражении ее лица есть жесткость, какой никогда не было у Рамеша, – его глаза всегда были добрыми, даже когда он разочаровывался во мне.
Я отступаю, но она идет за мной.
– Ты что тут делала?
– Я была другом Рам… Райанша, – говорю я, слегка пугаясь, хотя я и старше нее.
– У него не было друзей! – заявляет она.
Я вздрагиваю, мне хочется защитить Рамеша, хотя он и не может ее слышать. Но мне не хочется отвечать. Мне не хочется лгать сестре моего друга.
– Возможно, ты знала его не так хорошо, как тебе казалось.
Это плохой ответ девушке, которая все еще горюет по своему брату, но я не могу удержаться. Я раздражена ее присутствием здесь, хотя у нее куда больше прав на это, чем у меня, и мне не нравится, что у нее было так мало веры в брата.
– О чем это ты? – спрашивает она, и сквозь лед ее тона просачивается капля удивления.
– Не важно.
– Погоди… – говорит она, когда я проскакиваю мимо нее. – Я тебя помню. Ты приходила на похороны…
– Сожалею о твоей потере, – бросаю я через плечо.
Уже выходя с кладбища, я оглядываюсь. Она все еще смотрит мне вслед, стоя в одиночестве на фоне рядов и рядов свежих могил.
5
– Как там дела? – шепотом спрашивает Олли, когда вечером мы ждем, пока папа и Клемми накроют стол к ужину.
Я пожимаю плечами. Мне не слишком хочется упоминать о столкновении с сестрой Рамеша. Мне уже стыдно из-за того, как я обошлась с ней, и я знаю, что Олли заставит меня почувствовать себя еще хуже.
– А как «Ди-Эс»?
– Тебе же неинтересно.
– Точно.
Но даже мое безразличие не портит настроения Олли.
– Что на тебя нашло? – спрашиваю я, толкая его ногой.
– Ничего.
– Но что-то случилось, – настаиваю я. – Почему ты такой созерцательный?
Брат строит гримасу.
– Я медитировал.
– Нет, не может быть.
– Курил травку.
– Прекрати!
– Даже не знаю, что тебе сказать, Ферн. Просто я по природе счастливый человек.
Я фыркаю и на время оставляю эту тему. Ясно, что правды от брата мне не добиться. Щеки у него горят, глаза сверкают – такого не было уже много лет. Меня охватывает нехорошее предчувствие. Мне кажется, я знаю, что́ все это значит. Не то чтобы я ревновала… Просто это напоминает мне о Дженни и о странной дружбе с ней Олли. И посмотреть только, куда это завело его… завело нас.
– Ночь ведь не отменяется? – спрашиваю я, и мне самой противна беспомощность в моем тоне.
– Ни за что не пропущу! – быстро отвечает Олли, и мы оба умолкаем, когда папа с шумом ставит на стол перед нами миску с дымящейся запеканкой.
Клемми водружает на середину стола блюдо картофельного пюре и садится на свое место. Я продолжаю наблюдать за Олли, пока мы болтаем ни о чем, но он не смотрит мне в глаза. А я отвлеклась настолько, что не сразу осознаю, как разговор за столом перешел на другую тему.
– Я всегда готова понять… но это была настоящая провокация, – говорит Клемми.
– Какая провокация? – спрашиваю я.
Олли, глянув на меня, качает головой.
– Никто не заслуживает такого избиения, – говорит папа.
Клемми только пожимает плечами, потом поворачивается ко мне.
– Прошлым вечером в Ромфорде была драка.
– Почему?
– О… – Клемми небрежно взмахивает рукой и кладет себе еще порцию запеканки. – Там было человек шесть с одной стороны и столько же с другой.
Что-то в том, как она это произносит, и выражение лиц моих родных заставляет меня насторожиться.
– И кто дрался? – спрашиваю я.
– Да просто компания идиотов, выступавших против собрания «Одного голоса». А сторонникам «Одного голоса» не понравилось, что им помешали. И все вышло из-под контроля.
– Они напали на протестующих?
– Да, – бурчит папа.
– Ну, вообще-то, там ведь было просто тихое собрание, – продолжает Клемми, явно раздраженная тем, что не получила ожидаемой поддержки. – Разве люди уже не могут обсуждать свои взгляды без того, чтобы на них наорали?
– И как сильно они избили протестующих? – тихо спрашивает Олли.
Клемми фыркает и снова сосредотачивается на ужине.
Я смотрю на Олли, вскинув брови. Мы оба понимаем, что́ происходит. Власть Мидраута над умами дотянулась до Клемми. Стремясь поскорее вырваться из ледяной атмосферы, воцарившейся на нашей кухне, я мгновенно доедаю свою порцию.
– Домашнее задание, – поясняю я и бросаюсь наверх.
В тишине своей спальни я ищу сообщения о той драке, уверенная, что Клемми исказила события. Почти мгновенно выскакивает множество заметок. К одной прикреплено фото группы «Одного голоса». Их одежда и прически настолько одинаковы, словно они надели униформу. Протестующие одеты по-разному – тут и джинсы, и куртки с капюшонами, и футболки, – но когда я смотрю на фото двух групп, они сливаются для меня в одно. Если смотреть на выражение их лиц, оно одинаково. Лица искажены, зубы оскалены, глаза холодны.
Стараясь избавиться от чувства, что я несправедлива к протестующим, читаю статью: «Говорят, трое членов протестной группы „Кричи громче“ находятся в критическом состоянии… Партия Себастьяна Мидраута „Один голос“ в последние годы восстала из безвестности, чтобы бросить вызов позиции премьер-министра…»
Я сосредотачиваюсь на фотографии основателя «Кричи громче» Константина Хэйла. При таком затейливом имени выглядит он так, словно не меньше половины жизни прожил на пособия.
