– Знаешь, я думала, у меня есть Иммрал.
– Что?
– Когда я впервые о нем услышала, то была уверена, что у меня он есть. Поэтому я так много знаю о твоей силе. Я думала, что могу стать первым человеком, способным с его помощью творить добро. Первым, кто не был рыцарем. Думала, что смогла бы лечить людей, вместо того чтобы уничтожать их.
И внезапно враждебность Джин приобретает смысл. Как и все ее ехидные комментарии и язвительные замечания. Простая зависть. Или, возможно, не такая уж простая. Я пытаюсь встать на ее место: некто столь пугающе умный, как Джин, уверенный, что он лучший во всем… Я никогда не испытывала такого прежде, потому что всегда чувствовала, что другие лучше меня: Олли, Лотти, Рамеш, Самсон… Для Джин это должно было стать мрачнейшим моментом. Потерей направления.
– Наверное, мне понадобилось какое-то время, чтобы понять: обладание Иммралом не делает все таким простым, как мне казалось, – продолжает Джин.
А я думаю, что это ее способ принести извинения.
– Тебе не нужен Иммрал, чтобы быть потрясающим аптекарем, – замечаю я. – А вот я без Иммрала – ничто.
И это мой способ принести ответные извинения.
Боль в бедре заставляет меня поморщиться: что-то меня обжигает. Я нащупываю сумочку, что лежит рядом со мной, и достаю монету с драгоценностями, оставленную моей матерью. Я могу поклясться, что прежде только один из камней на ней был цветным – теперь таких два. Один из них сапфир, второй – аметист. Мы с Джин изумленно переглядываемся.
Что вообще происходит?
49
Джин помогает мне спуститься с моей платформы и подойти к двум выжившим сновидцам, и я обещаю ей обязательно рассказать о монете лорду Элленби и Иазе. Константин тихо стонет на подушках. В другом конце комнаты растянули простыню перед рядом кроватей. Там лежат умершие спящие и павшие таны: Брендон, Линнея, Майлос и Вьен. Неризан склоняется над телами товарищей, тихо рыдая.
Я ловлю взгляд Джин. Она угрюма и напряжена, но держит себя в руках. Я начинаю понимать, через что приходится проходить аптекарям. Конечно, в последнее время и рыцарям приходилось туго, но до прошлого года миновало больше десятка лет, когда кто-то из рыцарей погибал во время исполнения долга. Куда чаще аптекарям приходится иметь дело со сновидцами, на которых нападают и калечат кошмары. Но все равно не так уж часто спящие погибали в наше дежурство – или так было до Мидраута. Когда же они были близки к смерти или сильно страдали от кошмаров, именно аптекарям приходится исцелять их, или просто провожать их теплым участием и улыбкой, когда те ускользали, или становиться свидетелями конца чьей-то жизни.
Наше взаимное признание придает мне храбрости: я беру руку Джин и мягко сжимаю ее.
Там, где следует быть грудной клетке Константина, – лишь внешний слой торса. Верхняя часть черепа провалилась, взгляд пустой, рассеянный. Там, где должны быть зубы и язык, – просто зияющая чернота, и при каждом вздохе – струйки крови.
Я видела своего друга обезглавленным. Видела, как моего лейтенанта разорвали пополам, а грудь другого друга распороли прямо у меня на глазах. Но это все равно худшее из всего, чему я была свидетелем: это самая чудовищная деформация человека, какую только можно вообразить.
Один из аптекарей смотрит на Константина со смесью отвращения и жалости, и во мне разгорается гнев. Я ловила точно такие же взгляды в Итхре, из-за цвета моих глаз и шрама. Но этот сновидец не заслужил подобных эмоций. Я беру его за руку и закрываю глаза, посылая свой Иммрал – насколько он способен отозваться при такой головной боли, – в Константина, исследуя изнутри его пустое тело. Я хочу увидеть, есть ли способ восстановить то, что у него отобрано. Но инспайрам не за что зацепиться. Осталось слишком мало.
– Можешь?.. – тихо спрашивает Джин.
Я качаю головой.
Константин поворачивает ко мне то, что осталось от его головы.
– Я здесь, – слышу я за спиной голос Олли.
Он берет мою свободную руку, и я становлюсь проводником. Олли не в состоянии прочесть много воспоминаний, но он находит то, что необходимо. Лицо какой-то женщины. Маленький мальчик. Ощущение радости – работа, которую он любит, – и Олли считает это достаточным. И еще – послевкусие Мидраута… но, полагаю, этого следовало ожидать, потому что ведь именно Мидраут натворил все это.
Мне приходит на ум некая мысль.
– Можешь принести коробку? – шепчу я Джин.
И через несколько мгновения рядом со мной Иаза, он держит разноцветную коробку-головоломку. Константин заслуживает этого – его мечты имеют значение.
Я беру несколько желаний Константина – желаний для самого себя, для его семьи, для «Кричи громче», – и осторожно сворачиваю их, пока они не смягчаются. А потом я вдуваю их в сосуд. Это труднее, чем я могла представить. Иммрал, что скрепляет коробку, бунтует против моего намерения: в нем уже и так слишком много воображений. Но постепенно я впихиваю внутрь мечты Константина, словно вливаю патоку в бетон. Вкус воображения Константина наполняет мой рот: он напоминает мне книги, старые и новые.
Дело сделано.
Я снова сосредотачиваюсь на Константине. Теперь я беру его воспоминания и сплетаю их вместе, пока они не превращаются в спокойное лоскутное одеяло. Я накрываю им Константина – если я не могу его исцелить, то хотя бы могу дать ему покой в последние моменты. Потом мое бедро снова обжигает болью через сумочку, но сейчас мне не до нее.
Стоны Константина становятся тише. Потом они окончательно затихают, и остаются лишь признаки дыхания, вдох, выдох, медленнее и медленнее… А потом он уходит. Я точно знаю, когда наступает момент его смерти, потому что вкус старых книг испаряется.
– Мы унесем его отсюда, Ферн, – шепчет Джин, уводя меня прочь, давая мне разрешение уйти.
Я не помню, как спустилась по ступеням Тинтагеля. Следующий момент, когда я осознаю себя, – я стою на коленях у входа в аптекарский огород, жадно вдыхая свежий воздух. Все мое тело болит от того, через что ему пришлось пройти этой ночью, но это несравнимо с болью в моей груди.
Меня обнимают сильные руки. Самсон.
– Так не надо, – мягко произносит он. – Так не надо.
– Я не хочу без конца плакать, – бормочу я сквозь слезы. – Я хочу что-то сделать со всем этим.
– Ты делаешь, – говорит он, а когда я качаю головой, он разворачивает меня лицом к себе.
Он выглядит более усталым, чем когда-либо. На его щеке все еще виднеется след крови.
– Это не весы, Ферн. Мы не кладем на одну чашу умерших, а на другую – спасенных, мы не оцениваем тебя так. Все по-другому.
Он ведет меня к платформе, возвращающей в Итхр, помогает найти мой портал. Ерошит мои волосы, а потом, прямо в тот момент, когда портал уже уносит меня в Итхр, быстро, так быстро, что я даже думаю, что мне это почудилось, прижимается губами к моим губам.
