50
Память о поцелуе Самсона еще живет на моих губах, когда я просыпаюсь, и это так сладко, что я почти уверена, что это действительно был сон. Он не может заменить воспоминания обо всем прочем, случившемся ночью, но этот поцелуй, вместе с предложением мира от Джин, сглаживает шипы несправедливости.
Первым, что я делаю, – это выясняю, есть ли что-нибудь по телевизору о ночной атаке. Веб-сайт «Кричи громче» уже знает о Константине. Некролог бесцветен, его сопровождают многочисленные комментарии сторонников партии. Первые несколько банально сочувственны, а потом происходит нечто странное. Кто-то пишет: «Могу поспорить, „Один голос“ будет распевать на улицах». За этим следует поток саркастического согласия. Потом кто-то замечает: «Ну, ребята, сейчас не время проводить его политику. Не похоже, чтобы в этом был виноват Мидраут».
Дальше льется настоящий поток. Я читаю споры между людьми, которые предположительно должны стоять на одной стороне, и моя грусть становится все глубже. Конечно, ирония в том, что в его смерти действительно виноват Мидраут, но все эти люди просто не могут об этом знать, если, конечно, они не таны. И они превращают трагическую смерть в некое политическое движение. Я представления не имею, что об этом думать. Я не понимала Константина достаточно хорошо, чтобы знать, желал ли он стать символом благодаря этой стороне его жизни или предпочел бы остаться в памяти как человек, в котором было нечто большее, чем его убеждения. И это поворачивает мои мысли в новую сторону: не являемся ли мы сами просто собственными убеждениями? Мидраут уж точно таков. А останется ли что-то от меня, если я не буду сосредоточена исключительно на борьбе с Мидраутом?
Я покидаю сайт «Кричи громче» и ищу сведения о других убитых сновидцах. Упоминаний почти нет. Похоже, никто не связал их смерть с тем, что они были угрозой планам Мидраута: адвокат по защите прав человека, женщина, с которой Константин учился в школе, непокорный журналист, откровенно недовольный избиратель… Мидраут все лучше скрывает свои преступления.
В школе я почти не в силах смотреть на Лотти. Она и другие студенты, участвовавшие в выходке со стулом, получили лишь мягкий выговор и восприняли это как победу. Но когда я вижу, как Лотти в классе смотрит прямо перед собой, вместо того чтобы делать записи, воспоминания о том, что сделал ее отец с теми спящими, возвращаются. Мы не сумели найти Лотти в Аннуне. Должно быть, Мидраут экспериментирует над кем-то еще.
Пустые головы там, где должны быть мысли. Пустые грудные клетки вместо сердец. Не нарушил ли он все немыслимые запреты, не проделал ли то же самое с собственной дочерью?
Когда звенит звонок, Лотти не шевелится. Ее подруги уходят без нее, они уже привыкли к ее странному поведению. Вскоре в классе остаемся только мы с ней. Прежде я бы стала обдумывать месть ей за ее проделки.
– Эй, ты в порядке? – тихо спрашиваю я.
Она смотрит на меня так, словно не может припомнить, кто я такая.
– Ты не одна из нас, – говорит она наконец, хотя в ее голосе нет злобы.
Я смотрю ей в глаза, и хотя я не обладаю даром Олли, вижу, с ней что-то не так. Я знаю, что в Итхре ничем не могу ей помочь, поэтому просто говорю:
– Ты держись.
Она в ответ лишь растерянно улыбается, снова отворачивается и смотрит перед собой в пустом классе.
После школы я бесцельно бреду по улицам. Я не хочу спускаться в метро, не хочу выдерживать косые взгляды и толчки тех, кому промыли мозги. Не хочу идти домой, где Клемми, наверное, кудахчет по поводу смерти Константина. Я даже не хочу разговаривать с Олли. Он видел то же, что видела я. Он был там, в обсерватории, а потом в госпитале. Но я хочу ненадолго оставить эту боль для себя. Я не ищу чьей-то поддержки. Не сейчас.
Но мне необходимо с кем-то поговорить. Отчаянно необходимо.
И я делаю то, чего поклялась никогда не делать. Я спускаюсь к каналу в Хакни, к мосту, где я в последний раз видела в Итхре лорда Элленби. Я твержу себе, вплоть до самого последнего момента, что его там не будет, что он куда-то перебрался.
А потом я вижу его. Он все так же ежится под грудой одеял и спальных мешков. Его борода немножко чище на этот раз, волосы не так спутаны, но это он.
– Лорд… сэр? – окликаю его я, останавливаясь поодаль.
Он смотрит на меня затуманенным взглядом, и вдруг в его глазах вспыхивает узнавание.
– Ферн… – произносит он голосом, не привыкшим к разговору. – Нет. Нет, ты не должна…
Я делаю шаг вперед, понимая, что растаптываю всю его гордость, и отчаянно желая как-то все наладить. Я показываю на свой шрам.
– Думаю, ни один из нас не есть то, чем мы кажемся в Аннуне.
Лорд Элленби отворачивается, одной рукой натягивая на себя одеяла.
– Простите, – продолжаю я. – Просто… – Мои глаза наполняются слезами при мысли о прошедшей ночи. – Мне действительно надо поговорить с вами.
И вдруг он в одно мгновение оказывается рядом со мной, ведет меня к старым одеялам. Он садится напротив, и ни один из нас не знает, как справиться с этой новой правдой. Когда я представляла себе наш разговор, слова текли легко, но в реальности я не могу объяснить ему, что я чувствую. Как, черт побери, я могу жаловаться на собственную боль, когда его боль явно несравнимо сильнее?
И лишь теперь я замечаю его почерневший глаз – тень под мостом скрывала его.
– Сэр, вам разве не следует пойти в госпиталь?
– Нет, Ферн, нет. Бывало и хуже. Это пройдет.
Я не могу сдержаться. Я должна задать вопрос, что буквально висит между нами.
– Но как?..
Лорд Элленби мрачно усмехается:
– Дело в том, что произошло много лет назад, когда трейтре – Эллен – напала на нас. Это нанесло тяжелый урон, Ферн, даже выжившим. Я кое-как справился с этим в Аннуне, но в Итхре… – У него прерывается голос. – Я не мог с этим совладать. Я был в такой ярости… Моя жена стала меня бояться. Она не хотела, чтобы дети были рядом со мной, когда я в таком состоянии. Нет, я никогда их не обижал, – быстро добавляет он, заметив выражение моего лица. – Я бы никогда… Но я был вне себя. И для них было лучше, чтобы я ушел. Вот я и стал проводить все больше времени в Аннуне, и опомниться не успел, как потерял работу.
Он роется в одном из пластиковых мешков и достает злаковый батончик. Потом предлагает мне кусочек, но я качаю головой.
– Но разве вы не можете вернуться в семью? – спрашиваю я.
– Нет-нет! Я не могу допустить, чтобы они увидели меня таким.
– Но это же просто… некий период. Случайность. Ничего в этом нет постыдного. Даже если они не могут узнать правду.
Но Элленби не хочет быть убежденным.
– Это конец всего, Ферн, – говорит он. – Я даже не знаю, где они теперь живут. Им лучше без меня.
