– Здесь нет ничего такого, что тебе поможет, – говорит наконец Олли, и я вынуждена согласиться.
Мы отступаем, я становлюсь перед Лотти на колени, сжимая ее руки.
– Лотти? Это Ферн, – тихо окликаю ее я.
Голова Лотти резко дергается, как будто она пытается отогнать муху.
– Лотти, ты меня слышишь? Ты меня видишь?
– Да… – словно издалека отвечает она.
– Ты знаешь, кто я?
Взгляд Лотти по-прежнему ни на чем не сфокусирован, но она хмурится, как бы стараясь сосредоточиться.
– Ты неправильная.
– Неправильная? Что это значит? – спрашивает Рейчел.
– Что я – отклонение. Так ведь?
– Да.
– Так тебе говорил твой папа. Но это не то, что ты на самом деле думаешь, – говорю я. – И это не то, что думает Чарли.
– Чарли?
– Это ведь ты? – говорю я, кивая Олли. – Ты когда-то была Чарли. До того, как твой папа вернул себе силу. Шарлотта Мидраут.
Олли открывает дверь комнаты, в нее врывается Кавалл. Он тут же мчится прямиком к Лотти и облизывает ее лицо, карабкается к ней на колени с той чистой любовью, какую умеют показывать только собаки. Лотти отталкивает Кавалла, как будто не узнает его.
– Ты как-то раз говорила мне, что сбегала из школы, чтобы тренировать свою собаку, – напоминаю ей я. – Что с ним случилось, Лотти? Что случилось с твоим псом?
Лотти снова хмурится, но на этот раз она явно видит Кавалла. Она опускает на него взгляд, пока он облизывает ее руки, – и медленно, невероятно медленно поднимает одну руку, чтобы положить ему на голову. Он вертится под ее пальцами, ожидая, что его почешут за ухом. А я наблюдаю за Лотти. В ней явно что-то меняется. И дело не только в том, что с ее глаз исчезает белая пленка, – она держится по-другому. Та Лотти, которую я знаю, слишком стара для своих лет. В ее глазах всегда чего-то не хватает, она как бы постоянно играет некую роль. А теперь она раскрывается.
– Локо? – неуверенно произносит она.
И голос у нее тоже другой. Ниже и мягче, чем визгливая речь Лотти из Боско.
Кавалл-Локо – дышит на нее, свесив язык.
– Что с ним случилось? – снова спрашиваю я.
– Я как-то раз вернулась из школы, а он… Мама сказала, он заболел. А папа сказал, что я, наверное, дала ему что-то несвежее. Он вечно ел то, чего есть нельзя.
– Ты думаешь, так оно и было?
– Я не помню, но должно быть так.
– Не думаю, что это твоя вина, Лотти.
– Папа так сказал.
– Локо любит полаять?
Лотти кивает, расстраиваясь все сильнее.
– Я старалась его утихомирить, но он постоянно волновался.
– А твоему папе это не нравилось?
Лотти качает головой, ее губы сжимаются в тонкую линию.
– Он был очень шумным.
– Лотти. Шарлотта. Чарли. – Я заставляю ее посмотреть на меня.
Она наконец по-настоящему впервые встречает мой взгляд, и я вижу и ответ, и знание до того, как успеваю задать вопрос.
– Ты ведь не убивала Локо? Ты знаешь, что́ с ним произошло.
Лотти долго, очень долго смотрит на меня. Я ощущаю ее внутреннюю борьбу – сражаются настоящая Лотти и та особа, в которую ее превратил отец. Но я ничего не предпринимаю. Это решающий момент, и ни Олли, ни я не пользуемся сейчас Иммралом. Лотти должна сделать это по собственной воле. Наконец она тихо, очень тихо произносит три слова:
– Я его ненавижу…
Она наклоняется к Локо, обнимает его, улыбается сквозь слезы, когда пес облизывает ее щеки, а потом вдруг смеется. Это свободный смех, я никогда не слышала такого у Лотти. Он летит легко, из глубины груди, и я даже представить не могу, чтобы ее отец позволил такое.
Я смотрю на Олли, а он лишь растерянно пожимает плечами.
– Лотти?
– Чарли, – говорит она, снова обнимая Локо, вдыхая его запах. – Я всегда предпочитала Чарли.
– Чарли. Поможешь нам?
– Помогу в чем?
– Убить твоего папу.
Лотти-Чарли колеблется… прежняя маска наползает на ее лицо. Но я должна рассказать ей правду, если это необходимо.
– В самом деле?
– Ты знаешь, что он замышляет? – спрашиваю я.
Чарли снова хмурится, потом кивает.
– Молчание, – произносит она.
– Молчание. Тишина. Везде. И здесь тоже, – говорю я, прижимая ладонь к сердцу.
Я чувствую, как оно распухает в моей груди, как оно стучит, желая быть услышанным.
– Да, я вам помогу, – кивает Чарли.
Я достаю из сумочки монету и смотрю на нее, надеясь, что не ошиблась. И тут, так медленно, что я с трудом это замечаю, цвет наполняет последний камень. Золото. Монета нагревается в моих пальцах и плавится, приобретая новую форму.
Это какой-то ключ.
55
Ключ трется о мою грудную клетку, когда мы скачем к центру Лондона. Каждое движение посылает удар его силы сквозь мою плоть – холодная цепочка, горячий ключ. Рука Андрасты крепко обхватывает мою талию, ее тело теперь настолько хрупкое, что Лэм не чувствует лишнего веса. Самсон и Олли скачут справа от меня, лорд Элленби и Сайчи – слева. Она увидела, как мы седлаем лошадей, и настояла на том, чтобы поехать с нами.
– Если вы собираетесь его свалить, я собираюсь быть там, – заявила Андраста тоном, не допускающим возражений.
Она показала мне, как найти нужное место, хотя у нее теперь не было голоса. Андраста с трудом дотащилась до Круглого стола и положила тоненькую руку в центр махагоновой столешницы, на широкую площадь, где бродят львы. Потом ее ладонь остановилась на здании рядом с ней. Здании, которое я знаю почти так же хорошо, как собственный дом.
– Почти доехали, – повторяю я Андрасте каждые несколько минут.
А потом мы минуем Чаринг-Кросс и уже действительно почти на месте. Высокие дома расступаются, открывая величие Трафальгарской площади. Я всегда любила это место и в Итхре, и в Аннуне. В Итхре даже толпы туристов не портили великолепия огромных мраморных львов, что охраняют колонну Нельсона.
В Аннуне пикси прыгают в фонтаны, пытаясь прокатиться на дельфинах и огромных карпах, что плавают там. Львы здесь не мраморные твари, а живые, огромные кошки, прекрасные и свирепые, – одни из них ручные, другие не совсем.
Но мы не задерживаемся на Трафальгарской площади. Я спешиваюсь и помогаю Андрасте спуститься на землю. Олли следом за нами поднимается по ступеням Национальной галереи. Я обычно заходила сюда каждую неделю, по пути домой из Боско, и бродила по коридорам, мечтая о том, что однажды, может быть, кто-нибудь подумает о том, чтобы поместить на эти стены работы Ферн Кинг, – через много лет после моей смерти.
