– Так много ошибок, капитан…
Он улыбается – это застенчивая и в то же время хитроватая улыбка, какой я прежде никогда не видела. Но она ему идет. Очень идет.
– Тогда мне придется совершить много правильных поступков, чтобы все исправить.
Я позволяю своим рукам коснуться его груди, его шеи, подбородка и щек…
– Что это ты говорил насчет признания в вечной любви?
Самсон придвигается ко мне и наконец снова целует меня. Не найдется достаточно искусной вязальщицы, чтобы распутать в этот момент клубок моих эмоций. Это и страх – он красной лентой пронизывает все, – и тревога, и гнев… Но все тонет в радости, тепле и нежности, что исходит из сердца другого человека, прижатого к моему сердцу, от человека, обнимающего меня, говорящего, что он так долго стремился ко мне, и целующего меня так, что ясно: он хочет и большего…
Я просыпаюсь на подушке, измазанной кровью. Но теперь это будет в последний раз. Отсутствие силы означает отсутствие мигреней и кровотечений из носа и глаз. Небольшое милосердие, полагаю. И мне, вообще-то, трудно грустить из-за потери Иммрала, когда я обрела… бойфренда? Нет, это слово слишком мелкое по сравнению с тем, что значит для меня Самсон. Для того, через что мы прошли вместе.
Я уношу грязное постельное белье вниз, чтобы постирать, и нахожу Олли уже сидящим за обеденным столом. Телевизор включен, идут новости. Олли рассеянно кивает в сторону экрана.
Толпы «Одного голоса» окружают здание парламента. Все молчат, с неподвижными лицами глядя на членов парламента, проходящих мимо них ко входу. Потом камера поворачивает в другую сторону, и я понимаю, что это не обычный протест «Одного голоса». Толпа заполняет улицы Лондона, во все стороны, – это видно, когда вертолет с камерой поднимается выше.
– Такие же ошеломляющие картины мы видим этим утром по всей стране, – говорит репортер. – Люди хотят донести до нынешнего правительства свои беды…
Прямая трансляция уступает место репортажам со всех концов страны. Все те города, где мы с Олли побывали в прошлом году, ищут способ уловить Иммрал Мидраута. Везде они молча стоят перед муниципальными зданиями, ожидая не того, чтобы были услышаны их голоса, а того, чтобы услышать голос Мидраута.
И вот он наконец появляется, его красивое лицо заполняет экран, когда репортеры, запинаясь, задают вопросы, благоговея перед ним. И как всегда, трудно припомнить суть того, что говорит Мидраут. Что-то о чести, и о том, чтобы выслушать людей… а еще он говорит об унижении и гордости, упоминает жену и дочь, и что он все делает ради них. А я думаю о Чарли и об экспериментах, которые он над ней проводил, и меня переполняет гнев, как вода переполняет ванну.
Когда интервью закончено, Мидраут уходит, и я с удовлетворением вижу, что его левая рука – та, которую я отсекла чакрамом Олли, – висит безжизненно. Маленькая пробоина на его в остальном непроницаемых латах.
В этот момент входит папа. Попозже приходит и Киеран. Мы с изумлением наблюдаем за тем, как один за другим члены парламента выражают недоверие премьер-министру, который лишь вчера пользовался их полной поддержкой. Нам бы нужно идти в школу, но никто из нас и не думает выходить из дома. Кадры на экране дают нам понять, что до Боско сегодня не добраться – улицы слишком плотно забиты протестующими, мне не пройти через их толпы. А Олли просто отказывается уходить.
Вместо того мы сидим рядом, то наливая себе чай, то перекусывая, иногда молча держась за руки, когда история приближается к кульминации.
Итак, еще до конца этой недели Себастьян Мидраут становится правителем всей страны.
60
Август 2005 года
Уна вернула портрет на место и отступила в сторону, позволяя феям наложить их силу на замочную скважину.
– Ключ там, где мы решили? – спросила Андраста, когда все было закончено.
– Да, это последняя задача, – ответила Уна. – Мое последнее деяние ради танов. Ради Аннуна.
Она была вымотана. Ночь за ночью она ускользала в Аннун, чтобы разбросать хлебные крошки. Лгала двум женщинам, помогавшим ей, – женщинам, которых она боготворила. День за днем наблюдала за Ферн, надеясь, что та сумеет найти все подсказки и расшифровать их. А еще лучше – если бы она сама сумела подсказать Ферн правильный путь. Хорошо бы убедиться, что дочь вырастет достойной. А еще сильной, открытой, умной. Потому что по искре в глазах Мидраута при их встрече в Итхре, Уна знала, что он вернется. Поэтому она и делала все это. Поэтому и лгала феям. Только потому, что ей необходимо было победить человека, так много значившего для нее прежде, и она понимала: он знает, что она его победит. Но на этот раз она была уверена, что перехитрила его.
Замочная скважина исчезла во вспышке инспайров, сменившись картиной настолько прекрасной, что Уна могла бы представить, будто ее написала Эллен. Но она не позволила себе погрузиться в меланхолию. В следующие пятнадцать лет ее жизнь должна быть обычной. Обычная жизнь, сохранение тайн… а потом правда наконец могла бы выйти на свет.
– На этом наша работа закончена, – сказала Андраста.
– Это верное направление, – сказала Нимуэ, скорее себе, чем остальным.
Ее взгляд задержался на картине. Уна гадала, не заподозрила ли Нимуэ правду.
– Миледи, – сказала Уна, – я ведь всегда была вашей помощницей.
– Меч в безопасности. Только тот, кто любит истории, сумеет теперь до него добраться, – сказала Андраста.
Нимуэ кивнула, и сестры одновременно повернулись к Уне.
– А теперь попрощаемся.
Феи поцеловали Уну в обе щеки.
– Желаю удачи, милая, – сказала Андраста.
– И присматривай за ним, – улыбнулась Нимуэ.
Это был их общий секрет.
Снаружи, на террасе, женщины сели в седла. Они еще раз взмахнули руками, прощаясь, потом повернули своих скакунов и сразу перешли в галоп. Когда они спустились со ступеней, в ткани Аннуна открылась брешь, созданная магией фей. Лошади и всадницы исчезли в заоблачных высях, и брешь закрылась за ними. Уна осталась одна.
Она повернулась и медленно пошла по галерее, ей не хотелось уходить теперь, когда пришло ее время. Аннун стал страстным желанием. Тем, о чем ей необходимо было думать. Она знала, как сильно будет тосковать по его волнениям, по его возможностям, по тому, как ее тело двигалось в этом мире. В последнее время это стало пагубной привычкой. Уна поняла, что наслаждается обманом – властью знания того, что она лгала двум самым грозным существам в этом мире.
Это заставляло ее беспокоиться о том, не дурной ли она человек. И поэтому она должна была уйти. Она должна была найти свой выход из этого места.
Уна какое-то время не спеша исследовала галерею, проводя ладонями по картинам, чего ей никогда не позволили бы в Итхре. Обойдя все комнаты, она вернулась к главному входу. В огромный вестибюль, расписанный порхающими птицами и свободно стекающими красками, которые образовывали лианы и деревья, трансформирующимися, становящимися реальными и нереальными за один удар сердца…
