Амос не отрывал глаз от телефона, но уголки его рта едва заметно дёрнулись.
– Если ты напишешь обо мне Кертису, клянусь, я тебе врежу, – предупредила Марен.
Смех Амоса эхом отлетел от высокого потолка.
– Я пишу маме. Она спрашивает, во сколько я вернусь домой.
– Понятно. – Марен не могла вспомнить, когда в последний раз мама задавала ей этот вопрос. Они проводили в больнице столько времени, что он просто утратил смысл. Иногда ей казалось, что она потеряла в той аварии и своих родителей, как будто в их новой жизни, которая вращалась вокруг работы и больницы, они просто перестали её замечать. Теперь Марен замечала одна только бабушка Лишта.
Интересно, что будет, если позвонить в полицию? Может, эту женщину арестуют за запугивание и шантаж ребёнка? Но если ей предъявят обвинения и состоится суд, у той будет возможность высказаться, и она расскажет всем, что сделала Марен. Этого Марен не могла допустить.
– Проголодалась? – спросил Амос.
В животе Марен заурчало.
– Немного. – Это была явная недомолвка. После завтрака она ничего не ела.
– В здешнем кафетерии очень вкусные пирожные, – сказал Амос.
– В больничном кафетерии? – В первые дни после аварии Марен съела достаточно скверных гамбургеров и недоваренных макарон, чтобы отнестись к заявлению Амоса с немалым подозрением.
– Угу. – Амос вскочил со стула и чуть не упал, наступив на шнурки. – Знаю, там довольно противно, но что касается пирожных – вкуснотища.
Марен посмотрела на остановку. Никаких признаков Лишты или даже зелёной машины мисс Мало. В животе вновь заурчало. Она достала телефон. Новых сообщений от бабушки не было, поэтому она написала своё:
Буду в кафетерии.
* * *
Насчёт пирожных в кафетерии Амос оказался на сто процентов прав. Марен стоило огромных трудов не зарыться носом прямо в огромный кусок плотного шоколада, смешанного со взбитыми сливками и вишнями. Она не могла сказать, как именно работает это пирожное: утоляет ли голод или чувство вины, но в любом случае ей стало лучше.
– Ты слышала о кафе-мороженом Мэйси Мэй? – спросил Амос, поглощая второй кусок торта с кокосовой посыпкой. Его волосы были длиннее, чем раньше, теперь они завивались над ушами и закручивались кудряшками на лбу.
– Нет, а что случилось?
– Прошлым вечером всё мороженое там растаяло. Морозильник вроде бы работает нормально, и невозможно понять, что же случилось. – Амос запихнул в рот кусок пирожного и продолжил говорить с набитым ртом: – Им придётся закрыться примерно на неделю, а потом начать практически с нуля.
Сначала продуктовый магазин, потом кафе-мороженое. А Хэлли всё никак не просыпается. И с чего она вообще взяла, что в Рокпул-Бей сегодня её ждут сплошные удачи?
– Как твоя сестра? – спросил Амос.
Кусок шоколадного пирожного застрял у Марен в горле.
– Мне сказали, что она улыбнулась и посмеялась секунду. Поэтому я поспешила сюда. – Она отложила вилку и прищурилась, глядя в стол, чтобы Амос не заметил её слёз. – Я на самом деле подумала, что она проснётся. Я около трёх часов смотрела на её лицо, но она даже не пошевелилась. Моё терпение на исходе. Мне хочется кричать.
– Это ведь хороший признак, ну, то, что она улыбнулась? – сказал Амос.
– Это да. – Марен воткнула вилку в комок глазури. – Но через девять дней её хотят перевести в другую клинику, ещё дальше отсюда. Трудно надеяться на её скорое выздоровление.
Амос долго жевал, затем отхлебнул молока.
– Это уже третий сердечный приступ моего дедушки. Каждый раз, когда это случается, я думаю: вот оно, конец, он умрёт, – но он всё ещё жив. Дело в другом – каждый раз, когда это происходит, он всё больше теряет память. – Амос посмотрел на Марен. Его глаза тоже были слегка влажными. – Это что-то противоположное надежде.
– Сочувствую, – сказала Марен.
Амос размял своё пирожное в плоский блин.
– Обидно, что я единственный навещал его всё это время. И я боюсь, что он умрёт, пока я здесь, и не знаю, как быть.
– Однажды, когда мои родители были на работе, я пришла к Хэлли, – сказала Марен. – Как вдруг все её медицинские машины запищали. Прибежали медсёстры, вызвали врачей и заставили меня выйти в коридор. Я же думала лишь о том, что Хэлли умрёт и моих родителей с ней не будет. И почему-то почувствовала себя виноватой.
Некоторое время оба молчали. Амос лепил из своего пирожного что-то вроде крепости, а Марен продолжала тихонько выбивать под столом чечётку.
– Кто у вас в этом году классная? – спросил он наконец.
– Я не смотрела списки, – сказала Марен. – Я хочу перевестись куда-нибудь ещё, но мама не разрешает, поэтому в сентябре я прогуливаю занятия, насколько могу.
Амос вскрыл пакетик с сахаром и высыпал вокруг своей крепости-пирожного, будто это речной песок.
– Я сказал Кертису, чтобы он перестал говорить про тебя всякое такое.
– Так он тебя и послушал! – ответила Марен. – Но это не помешало тебе общаться с ним.
Амос принялся увлечённо разгребать сахарный песок вилкой. Марен отодвинула тарелку.
– Почему ты дружишь с этим мальчишкой? Ведь он, наверное, не любит даже свою собаку.
Амос виновато пожал плечами:
– Его родители развелись в прошлом году, и его отец переехал в другой штат. Мы об этом почти не говорим, но иногда мне кажется, что он единственный, кто действительно понимает, что это такое.
– Наверное, я не понимаю, что это такое, но я тоже пыталась быть твоим другом, – сказала Марен.
– Знаю. – Амос съехал ниже на стуле. – Но у тебя была такая идеальная семья, и порой мне было трудно быть рядом.
Марен, пожалуй, не согласилась бы с тем, что её семья в то время была идеальной, но она отдала бы всё на свете, чтобы вернуть это время назад, чтобы иметь возможность драться с Хэлли из-за ванной и носков.
– Кертис не так уж и плох, когда других нет рядом, – сказал Амос. – В тот раз, во время ответного матча, когда я не смог поймать последний мяч в серии пенальти и мы проиграли, он пригласил меня к себе домой поесть пиццы. Я думал, что смогу убедить его не быть таким вредным и мы все сможем стать друзьями. Но потом ты разозлилась и заблокировала мой номер и не отвечала ни на звонки, ни на мои электронные письма. И я был совсем один и не знал, что делать. – Амос отложил вилку.
Марен вспомнила все эти мерзкие, злобные клички, которыми обзывал её Кертис. Она ненавидела, как другие дети смеялись вместе с ним только потому, что он насмехался не над ними. Она ненавидела его подлую тактику раз за разом повторять одни и те же выдуманные истории до тех пор, пока люди не начали им верить. За эти годы он нагородил о ней столько лжи, что она потеряла им счёт, но некоторые из его выдумок мучительно застряли в её памяти:
