Увы, она не могла сказать, где кончается сон и начинается реальность. Амос крепко спал на бетоне, его ноги подёргивались, руки тянулись к вещам, которых там не было. Чувство вины обрушилось на неё, как мешок с кирпичами. Ей не следовало брать с собой Амоса, не следовало рассказывать ему про Обскуру. Она втянула его в эту авантюру лишь по причине собственного страха остаться в одиночестве и того факта, что у него были деньги на такси. И вот теперь он лежал и страдал, а она ничего не могла поделать.
Что-то коснулось затылка Марен, и она резко обернулась. На тротуаре сидела гусеница размером с автобус. Ее круглые чёрные глаза впились взглядом в глаза Марен, рот открылся, обнажив зазубренные зубы размером с её ладонь.
– Ты ненастоящая, ты ненастоящая, – повторяла Марен, пятясь назад, пока не уперлась спиной в стену театра. Она валилась с ног от усталости; её веки весили по сто фунтов каждое. Но гусеница, настоящая она или нет, медленно двинулась к ней, протягивая вперёд длинные антенны.
– Уходи, жук. – Голос Марен сорвался на писк. Не в силах унять дрожь в руке, она помахала ею перед огромной пушистой мордой насекомого. – Кыш! Кыш отсюда!
Гусеница, разинув пасть, прыгнула на Марен. Казалось, ещё миг, и она проглотит её голову. Марен с криком закрыла лицо и качнулась вбок. Кто-то затащил её внутрь здания. Там было так темно, что она ничего не видела.
– Амос! – выдохнула она.
Кто-то обнял её за талию, подталкивая дальше внутрь. Марен вырвалась и побежала к прямоугольнику тусклого серого света.
Перед ней открылось огромное пространство. Театр с позолоченными стульями и винно-красными коврами на наклонном полу, который вёл к широкой сцене за бархатным занавесом. Куполообразный потолок был раскрашен как небо, а на мраморных колоннах, поддерживающих его, были вырезаны ангелы, демоны, феи и монстры. Пока Марен бежала по проходу, театр замерцал. Его цвета то появлялись, то исчезали. Марен заметила под бордовым бархатом и парчой проблески чего-то серого и грязного. Куча ржавых труб и проводов, истлевшего ковра и битого стекла.
Где-то в театре заиграло пианино. Жуткая, звенящая мелодия, как из музыкальной шкатулки в фильме ужасов.
– Амос! – Она снова забыла о нём… она не могла ясно мыслить.
Марен повернулась и попыталась взбежать по склону, но ковёр заскользил под её ногами, становясь всё мягче и глубже, пока её ноги не исчезли в нём. Вниз, вниз, вниз… Марен погружалась всё ниже и глубже. Вскоре ковёр доходил ей до бёдер. В глубине театра появились две фигуры, одна поддерживала другую. Мальчик и высокая худая женщина.
– Амос! – Теперь ковёр доходил ей до подбородка. Он сковывал её руки, ноги бессильно бились о его колючую мягкость. Она опускалась всё ниже, пока ковёр не сомкнулся у неё над головой, и она не знала, где верх, а где низ, и всё вокруг было колючим и душным. А потом всё стало чёрным.
21
Марен приоткрыла веки. Она сидела на металлическом стуле, уткнувшись лицом в стол, и по её подбородку стекала струйка слюны. Тусклый свет резал ей глаза. Она осторожно приподняла голову и вытерла с уголка губ запёкшуюся корку. Как только её глаза приспособились к свету, окружающее пространство начало обретать очертания.
Стол стоял на краю сцены, повёрнутый к ветхому театру, совсем не похожему на тот, что видела Марен в кошмарном тумане. Обрывки ковра, всё ещё лежащие в проходах, были изъедены молью, большинство деревянных сидений прогнили. Высоко над головой куполообразный потолок зиял дырами, сквозь которые просвечивало серое небо и капал дождь. Резные каменные колонны, поддерживавшие потолок, покрывала чёрная плесень. В оркестровой яме на боку лежал заброшенный рояль, как будто он спикировал туда со сцены и его никто не поймал. Пол устлан слоем мусора.
Занавес на сцене был дырявым, декорации позади них выцвели до неузнаваемости. Но сама сцена сверкала чистотой. Кто-то вымел каждый клочок мусора и до блеска отполировал доски. Под запахом плесени и пыли Марен уловила лимонную отдушку моющей жидкости для пола, которую любила её мама.
Шорох за кулисами – и внутрь шагнула Обскура в чёрном репетиционном трико и розовых пуантах. Тёмные волосы собраны в низкий пучок, на рукаве – чёрно-жёлтая полосатая бабочка. Марен попыталась вскочить со стула, но её левая нога не двинулась с места. Пластиковый ремешок на щиколотке плотно прижимал её к ножке стола.
Не обращая внимания на Марен, Обскура направилась к отдельно стоящему в центре сцены балетному станку, положила на него одну руку и сделала глубокое плие.
– Где Амос и бабушка? – спросила Марен.
Обскура подняла длинную руку над головой, и мотылёк затрепетал у неё на запястье.
– И тебе привет. И спасибо, что спасла себя от… того, что тебе угрожало снаружи. – Её губы дёрнулись. – Я ожидала, что уж кто-кто, а ты будешь осторожнее с кошмарами.
Внезапно Марен поняла: её рюкзак исчез. Как и сумка Амоса. Ей тотчас стало не по себе. Боже, какую глупость она совершила! Она доставила к двери Обскуры себя и ещё одного заложника, а затем усыпила их обоих, тем самым облегчив злодейке её задачу. Господи, и как только её угораздило!
– Где они? – повторила она.
Обскура начала раскачивать ногой вперёд-назад, вперёд-назад, с каждым взмахом всё выше и выше.
– Они здесь. Ты сможешь их увидеть, когда немного поможешь мне.
Марен с вызовом скрестила руки.
– Я ничего не буду делать, пока не узнаю, что с ними всё в порядке.
– С ними всё в полном порядке. – Нога Обскуры взлетела высоко над головой. Опустив её на пол, она повернулась так, чтобы на станок легла другая рука, и начала раскачивать другой ногой. – Сделай мне три кошмара, и я разрешу тебе взглянуть на мальчишку и бабушку.
Размахивая ногой, Обскура указала на несколько вёдер возле стола. Марен узнала их: эти вёдра из кладовки их магазина.
– Почему вы это делаете? – спросила Марен.
Обскура отошла от балетного станка и вытащила из рукава мотылька.
– Знаешь, что это, моя милая? – Насекомое издало резкое жужжание, от которого у Марен по коже заползали мурашки. – Это гибридный вид, который я нашла в Бразилии. Алая тигровая моль, скрещённая с пчелой-убийцей. – Обскура подняла мотылька-убийцу, чтобы показать Марен на его заднем конце шип длиной в два дюйма.
Марен попыталась вскочить со стула и схватить рюкзак, но пластиковая застёжка больно впилась ей в лодыжку. Обскура помахала пальцем, по которому ползло насекомое-убийца.
– Пожалуйста, – прошептала Марен. Её горло пересохло так, что она едва выдавила это слово. – Мне нужен мой шприц-карандаш. Я могу умереть.
