– Что ж, тогда советую тебе очень внимательно выслушать, что мне нужно. – Обскура подошла ближе, и Марен поняла: этой женщине вовсе не нужен её шприц-карандаш, ей всё равно, умрёт Марен или нет, если она сама не получит того, что хочет. По спине её футболки скатилась капля холодного пота.
Обскура наклонилась и прошептала насекомому:
– Мы её не любим, не так ли?
Марен отпрянула, насколько могла. Уши наполнило похожее на визг бензопилы жужжание мотылька-убийцы. На глаза невольно накатились слёзы.
– Я сделаю три кошмара, – сказала она, борясь с дрожью в голосе. – Тогда вы покажете мне бабушку и Амоса. Вы обещали.
– Не три, а четыре. – Всё ещё удерживая насекомое в воздухе, Обскура грациозно отступила на шаг. – Мне не нравится твоё легкомысленное отношение.
Марен сняла крышку с первого ведра. Среди листьев мяты, осколков, пластика, свечных огарков, металлических болтов, бумажного стаканчика из-под кофе, спичечного коробка и горстки мёртвых божьих коровок были разбросаны пустые пакетики-саше разных цветов. Обскура, должно быть, бросила всё, что смогла найти в кладовке, потому что Лишта никогда не была такой неаккуратной.
Марен начала в быстром нервном ритме отстукивать ногой.
– Вы принесли кофемолку? – спросила она.
– Она вон там. – Обскура посадила мотылька-убийцу себе на плечо и вернулась к балетному станку.
– Мне также понадобится рюкзак, – сказала Марен. – Там баночка с кое-чем важным.
Может, если она притворится, что ищет снотворную соль, ей удастся схватить шприц-карандаш и телефон?
– Я уже вынула её для тебя. – Обскура указала на одно из вёдер.
Марен увидела квадратную стеклянную банку, и у неё тотчас защемило сердце. Должно быть, Обскура забрала её телефон и карандаш-шприц.
– Почему моя бабушка не готовит для вас кошмары? – спросила Марен.
– Она даже менее склонна к сотрудничеству, чем ты. – Обскура поднялась на пуанты и поплыла по сцене. – Хотя я уверена, что её кошмары гораздо качественнее.
Услышав эти слова, Марен обиделась. Впрочем, за плечами у Лишты на шестьдесят лет больше опыта, чем у неё самой. Внезапно у неё возникло желание создать самый жуткий, самый мерзкий кошмар из когда-либо созданных, просто чтобы доказать неправоту Обскуры.
Из мусорного ведра она достала четыре пакетика, пакет с крапивой и кофемолку. Когда она сунула руки в перемешанное содержимое второго ведра, что-то острое пронзило ей палец. Всё ещё думая о пчелах, она вскрикнула и выдернула руку. На указательном пальце правой руки виднелись две тонкие красные полоски. Не укусы пчёл, слава звёздам. Просто некое острое лезвие.
Левой рукой Марен открыла чёрные пакетики и, подержав над каждым из них кровоточащий палец, выдавила по капле крови. Затем она вернулась к мусорному ведру и осторожно вытащила его содержимое, пока не нашла то, обо что порезалась. Это была розовая бритва с ржавыми лезвиями. Отломив бритву, Марен бросила ее в кофемолку. Это будет мучительный сон.
Чтобы повернуть рукоятку кофемолки с лезвиями внутри, потребовались невероятные усилия, к тому же они издавали ужасно неприятный хруст. Тем временем на сцене Обскура кружилась, прыгала, крутила фуэте, как будто её подстёгивала некая неслышимая уху симфония. Пчела-убийца неподвижно сидела у неё на плече.
Как только лезвия бритвы приобрели порошкообразную консистенцию, Марен открыла кофемолку, положила в чёрные пакетики четыре равные порции кошмарной смеси, добавила в каждый по грануле снотворной соли и, прежде чем зашить, подула на них. Придётся обойтись без стерилизации, которая обычно была обязательной.
– Готово, – сказала она, подталкивая кошмары через стол. – А теперь покажите мне мою бабушку и Амоса.
Обскура протянула руку и хищно прищурилась.
– Пожалуйста, я прошу вас, – униженно добавила Марен.
Обскура закончила тройным пируэтом и села на край сцены, чтобы снять пуанты. Её стопы были искривлены, как у старухи, с красной шишкой на средних суставах каждого пальца. Один из больших ногтей был синим, остальные – жёлтыми и потрескавшимися. Марен невольно подумала, что из обрезков ногтей Обскуры вышли бы фантастические ингредиенты для кошмара, хотя сама мысль собрать их вызывала у неё тошноту.
Обскура надела туфли на высоких каблуках и порылась в спортивной сумке. Марен мельком увидела внутри три сотовых телефона и даже узнала блестящую красную крышку своего собственного, но затем они снова исчезли в сумке. Пчела-убийца покинула плечо Обскуры и с жутким жужжанием перелетела к Марен. Та, чувствуя, что её вот-вот вырвет, взглянула на свой лежавший вдалеке рюкзак.
Обскура вытащила из сумки острые серебряные ножницы Лишты и, присев возле стола, разрезала на лодыжке Марен пластиковую застёжку. Ощутив кожей прикосновение холодного металла, Марен поёжилась. Щелчком пальца балерина отправила мотылька-убийцу к затылку Марен, где тот завис, слегка касаясь крыльями её волос.
– Вставай, – сказала Обскура, указывая на дверь за кулисами. – Сюда.
Марен двигалась медленно, пытаясь придумать возможный способ бегства. Она могла бы захлопнуть дверь в тот момент, когда Обскура вошла, и, возможно, убежала бы, но эта пчела-мотылёк смогла бы проползти под дверью и полететь за ней вдогонку.
– Запомни, – раздался холодный голос Обскуры, сопровождаемый злобным жужжанием её выдрессированного насекомого. – Я не потерплю глупостей.
Марен робко открыла дверь и шагнула на тёмную лестницу. Жужжание тотчас сделалось тише.
– Вниз, – приказала Обскура.
Марен вцепилась в перила и двинулась вниз по ступенькам. Затем они свернули в другой коридор, мокрый, скользкий, пропахший плесенью. Изнутри стен доносились шорохи и царапанье грызунов или тараканов – или же и тех и других.
– Стой! – сказала Обскура.
Фонарик погас, и тьма сомкнулась вокруг Марен, как гигантская пасть.
Бзззззззз.
Она сделала глубокий, судорожный вдох, полный плесени и страха.
В замке щёлкнул ключ. Дверь распахнулась, заливая коридор серо-зелёным светом. Обскура грубо подтолкнула Марен, и та прошаркала вперёд в небольшое пространство. Над туалетным столиком висело зеркало, окружённое перегоревшими лампочками, а у противоположной стены, свернувшись комочком, на койке лежала худенькая женщина. Марен потребовалось несколько секунд, чтобы узнать Лишту – та как будто усохла с тех пор, как Марен видела её в последний раз.
– Бабуля? – хрипло спросила она и не узнала собственный голос.
– Она тебя не услышит, – сказала Обскура.
Марен похолодела. Она застыла перед сгорбленной фигуркой Лишты, боясь прикоснуться к ней.
Обскура презрительно фыркнула:
– Она не умерла, дурочка. Я дала ей снотворное.
