После слияния в любовном экстазе они лежали на кровати в ее маленькой спаленке на третьем этаже и разговаривали. Марко рассказывал о своих надеждах, планах на будущее, о том, что очень хочет когда-нибудь обзавестись семьей, чтобы это хоть как-то восполнило для него потерю любимого брата. Сказал, что у него есть сестра и племянник, для которых он хочет сделать все, чтобы они были счастливы.
Максин была удивлена и не стала этого скрывать.
Он улыбнулся:
– Я не часто позволяю себе роскошь думать о хорошем.
– Наверно, когда думаешь о лучших временах, переносить все это сейчас становится легче.
Он покачал головой:
– Понимаю, о чем ты. Но лично мне кажется, что от этого становится еще более тягостно. В какой-то момент я понял, что могу делать то, что делаю, только в жестких условиях жизни.
Она села в кровати и, взбив подушку, подложила себе под спину, затем посмотрела ему в лицо – он лежал с закрытыми глазами – и, протянув руку, нежно погладила его по лбу.
– Непросто все это, да? – спросила она.
Он сразу открыл глаза, и взгляды их встретились.
– Что именно?
– Любовь… Жить без любви.
– Ты это обо мне? – фыркнул он.
Она пожала плечами:
– Может быть, тебе приходится от этого отказываться.
Несколько секунд оба молчали.
– А ты не думаешь, – снова заговорила она, – что любовь способна компенсировать ужасы войны, хотя бы немножко?
– Это у тебя надо спросить. Что скажешь, способна?
– Хочется в это верить.
Он отвернулся:
– Когда на весь мир опустился мрак, разве можно любить?
– А без нее что у нас еще осталось? – вздохнула она.
– Война. Одна только война.
Серьезность, с которой он проговорил эти слова, заставила ее замолчать.
– Чувства делают человека слабым, – продолжал он, – влияют на его решения, подвергают опасности и его самого, и других. Поэтому каждый из нас должен полностью отрезать себя от родных и стать совершенно другим человеком.
– Значит, ты – никакой не Марко?
– Правильно.
– Но даже если ты не Марко, чувства у тебя все равно остались.
Взгляды их снова встретились, и он сощурил глаза.
– Да, остались, – решительно сказала она, не желая сдаваться. – У тебя есть чувство вины за то, что враги схватили твоего брата, а не тебя. Поэтому ты и делаешь то, что делаешь, разве не так?
Он не шевелился.
– У тебя есть чувство страха, и злости тоже. Я это знаю.
– А у тебя нет?
– Конечно есть. Я и не говорю, что у меня нет. Чувства смятения, неуверенности, сомнения, мало ли чего еще. Но нельзя же все эти чувства иметь, а любви не иметь.
– Чушь собачья. Почему?
– Потому что если ты закрываешься от любви, то лишаешься и остальных добрых чувств.
– Откуда ты это знаешь?
– Возьмем моего отца. Что-то такое у них случилось. В прошлом. Не знаю, что именно. При мне об этом никогда не говорили, но я однажды подслушала, как мать шепталась со своими подругами. Что бы там ни случилось, отец вдруг замкнулся, все его чувства словно парализовало, сердце захлопнулось. Иногда мне кажется, у него осталась только одна эмоция – злость.
– А ты думаешь, нельзя жить на одной только злости? Ты это хочешь сказать?
– Жить-то можно, но разве это нормальная жизнь, как ты считаешь?
Он смотрел на нее широко открытыми глазами.
– А ты считаешь, что хуже злости ничего нет?
– Не знаю. А что хуже всего?
– Когда идет война или вообще?
– И когда война, и вообще.
Он немного подумал.
– Равнодушие. Вот что хуже всего.
– Да, – кивнула она. – Думаю, ты прав. Особенно сейчас.
– Ну, никто не может обвинить тебя в равнодушии.
Он секунду помолчал, сглатывая подкативший к горлу комок.
– Я до сих пор везде его вижу, – сказал он.
– Брата?
Он кивнул:
– Вижу, как он идет по улице, или сидит в кафе, или собирает урожай. Вижу с родителями, с сестрой. Вижу его совсем взрослым, когда он уже стал отцом, вижу детей, которых он мог бы иметь.
– Ты говорил, что делаешь свое дело ради него. Разве это не любовь?
– Или месть. Об этом ты не думала?
– Я по твоим глазам вижу, Марко, что это не месть.
– И что же ты в них, интересно, видишь?
Максин вскинула брови, взяла его руку и поднесла к губам. Он соизволил ей улыбнуться. «О Марко, милый мой Марко, – подумала она. – Как же я все-таки люблю тебя».
Тем же вечером Максин сидела, развалившись в кресле, в здании палаццо, реквизированном нацистами, и время от времени, улучив момент, опрокидывала бокал с вином, которое ей полагалось пить, в горшок с комнатным цветком за своей спиной. Она обожала это превосходное вино, vino rosso
[18], но ей ни в коем случае не следовало терять головы. У них с Брукнером уже была встреча в офисе германского консула во Флоренции, но Максин требовалось еще раз увидеться с этим человеком, который, как она считала, будет принимать решение, в каком месте разместить новый арсенал.
Она слушала страшно нудные разглагольствования капитана Воглера, Бальтазара Воглера, который сразу же заявил ей: его имя означает, что он находится под покровительством самого Бога.
– Как, впрочем, и все мы, немцы, – добавил он, засмеялся и продолжил вещать, жалуясь на зловредных работников на севере Италии, устраивающих забастовки.
– Но не беспокойтесь, мы с ними разобрались как следует, и теперь все в порядке.
Максин восхищенно, как она надеялась, улыбнулась ему, хотя в душе не прочь была бы выдрать ему упавший на его поросячьи глазки пучок светло-русых волос. От этого необычайно маленького коротышки – остальные офицеры имели хотя бы нормальный рост – к тому же отвратительно пахло сырым мясом. Да еще и слегка испортившимся. Она представила, как оно у него там медленно гниет изнутри, и улыбнулась, а он, бедняга, наверняка подумал, что она ловит каждое его слово.
– А хотите узнать как? – спросил он и, не дожидаясь ответа, похвастался, что они поступили просто: расстреляли каждого десятого, и дело с концом. – Остальные быстренько побежали на свои рабочие места, черт бы их побрал, честное слово.
Он расхохотался так, будто рассказал ей уморительный анекдот.
