— Он просто напился, сказал Прелектор.
— Но экспертиза не подтвердила этой версии, — запротестовал Казначей.
Декан фыркнул:
— И вы придаете значение их мнению? Я-то чувствовал, чем от него пахнет. Он был пьян как сапожник.
— Как иначе объяснить выбор в преемники Кухмистера?! — воскликнул Прелектор. — Сэр Богдер ведь не жаловал его.
— Увы, это так, — сказал Казначей. — Леди Мэри…
— Обвинила нас во лжи, — хором закончили Декан и Старший Тьютор.
— Вы сами сказали. Декан, она в истерике, — утешил Прелектор. Декан нахмурился. Обвинения леди Мэри все же мучили его. — Мерзкая баба. Она позорит свой пол. Картошка подгорела, — сорвал он раздражение на новом официанте.
— Кстати, о горении. Кто знает, что случилось в крематории? Почему так долго возились? — спросил Тьютор.
— Электричество отключили. Из-за забастовки, — пояснил Декан.
— А, вот в чем дело. Надо понимать, забастовка солидарности.
Члены Совета отправились пить кофе в профессорскую.
— Необходимо решить вопрос с портретом сэра Богдера, — сказал Тьютор.
— Кому бы его заказать?
— Только Бэкону
[33], никто лучше, чем он, не сможет передать сходство.
Члены Совета снова развеселились.
***
Кухмистер жил в доме Ректора, как в заколдованном круге. Весь день его возили из комнаты в комнату вслед за солнцем; посмотрев, у какого окна он сидит, можно было точно определить время. Каждый день Артур катал его по саду и провозил по новому двору к главным воротам. Иногда поздним вечером кресло на колесах с сумрачным седоком в котелке видели у задних ворот. Кухмистер сидел в тени, упрямо и бесцельно уставившись на усаженную шипами стену, на которую никогда больше не забирались студенты. Горизонт Ректора был ограничен тесными пределами колледжа, зато время подчинялось ему всецело. Каждый уголок Покерхауса хранил дорогие ему воспоминания. И это мирило Кухмистера с его увечьем. Удар зашил прорехи памяти, и теперь он мог обходить дозором всю прожитую жизнь, как прежде обходил коридоры и закоулки Покерхауса. Сидя на новом дворе, Кухмистер припоминал обитателей всех комнат, их лица, имена, страны, откуда они приехали. Двор наполнялся невидимыми призраками, как будто вернувшимися с каникул. На каждой лестничной площадке жили люди, которых уже не было в живых и которые когда-то удостоили его своим пренебрежением. "Кухмистер!" — окликали они. Голоса и приказания их сладким эхом отдавались в ушах привратника. А эти, нынешние, звали его Ректором, и Кухмистер молча страдал от их уважения.
***
Жизнь колледжа шла своим чередом. На наследство лорда Вурфордареставрировали башню: распоряжение об этом было заверено отпечатком пальца безропотного Кухмистера. Чтоб заткнуть рот сторонникам научных исследований, взяли нескольких ученых, они что-то писали, в основном по юриспруденции и прочим безобидным наукам. Не считая этой маленькой уступки, все оставалось по-прежнему. Студенты ложились позже, волосы стали отращивать длиннее и щеголяли эффектными банальностями, перед которыми не могла устоять ни одна продавщица. В сущности, они не изменились. Во всяком случае. Кухмистер не принимал этих изменений в расчет. Он перевидал много ученых на своем веку, он знал, что изменить порядок вещей им не дано. Лишь бы сохранялись обычаи и уклад жизни. Главное, какие люди в действительности, а не их слова, И, оглядываясь вокруг, Кухмистер с удовлетворением видел — люди те же. Видел их лица, пусть и скрытые длинными патлами, слышал их голоса, пусть и выговаривающие слова на простонародный манер, все равно их не перепутаешь с другими классами, пусть надменность и высокомерие сменились добродушием, которое Кухмистер презирал, лишь бы они не забывали: "они — это они, а мы — это мы". Даже выражать сочувствие надлежит только ровне. И когда кто-нибудь из студентов предлагал повезти Ректора на прогулку, Кухмистер одарял смельчака таким презрительным взглядом, что язык не поворачивался напомнить о его болезни.
Изредка Старший Тьютор, подавив отвращение к физическим недостаткам, навещал Ректора, пил чай и рассказывал о восьмерках и победах в регби. Декан же своей неторопливой, вперевалочку походкой заходил каждый день с докладом о событиях дня. Роли, таким образом, поменялись. Кухмистер не одобрял этой рокировки, но Декану процедура, видимо, нравилась. Изображая раболепство, он избавлялся от угрызений совести.
— Мы перед ним в долгу, — объяснил Декан Тьютору, когда тот полюбопытствовал, ради чего он старается.
— Но о чем вы с ним говорите?
— Я справляюсь о его здоровье, — безмятежно отозвался Декан.
— Но он не может ответить.
— И это самое утешительное, что только может быть, — сказал Декан. — Ведь никаких новостей — тоже хорошие новости, не так ли?
***
По четвергам Артур ввозил Ректора в столовую во главе процессии членов Совета, и Кухмистер критическим оком наблюдал древний ритуал накрывания на стол и произнесения благодарственной молитвы. Пока члены Совета объедались, Артур тоже успевал покормить его — отборными кусочками. Это было унизительней всего. Это и то, что ботинки недостаточно блестели, никто не начищал их так терпеливо, как заботливый хозяин в прежние времена.
Итог подвел, по обыкновению, бесчувственный Декан. После одной такой трапезы в профессорской он заметил:
— Он не родился с серебряной ложкой во рту, но, дай Боже, умрет с ней.
Сидевший у камелька Ректор всем видом старался показать, что забавляется шуточками на свой счет. Оно и понятно: Кухмистер знал свое место.
