Атуева. Какое тут советование. Она вот нарочно не говорит со мною ни слова, – тем и кончили.
Муромский. Я послал Ивана Сидорова Тарелкина проведать.
Атуева. Чего тут посылать? После такого пассажа ему двери укажут, да тем и кончат.
Муромский (смущенно). Что ж… теперь делать?
Атуева. Я не знаю.
Муромский (со страданием). Да вы меня, сестрица, не мучьте. Я право… тово… как в тумане. (Делает жест.)
Атуева. Вот точно ребенок. Накутил, да теперь и ходит за советом. Вам бы о дочери-то подумать, чем такую горячку пороть.
Лидочка и Нелькин быстро встают.
Лидочка. Тетенька, оставьте отца! Что вы его попрекаете! Неправда, отец хорошо сделал.
Муромский. Да что, мой друг, сделал: я и сам не знаю, как это сделалось.
Лидочка. Поверьте, папенька, – все, что лучшего делается, – сам не знаешь, как делается. Пожалуйста, не думайте обо мне, а думайте о том, что выше меня, – о вашей чести; о том, что выше чести, – о вашей честности, – да так и действуйте. Я давно говорю: бросьте сделки, оставьте подсылы, перестаньте честной головою бесчестному туловищу кланяться. Лучше будет!..
Нелькин. Вы посмотрите, разве мало честных людей страдает? Разве мало их гниет по острогам, изнывает по судам? Разве все они должны кланяться силе, лизать ноги у насилия? Неужели внутри нас нет столько честности, чтобы с гордостию одеться в лохмотья внешней чести, которую располосовал в куски этот старый шут – закон, расшитый по швам, разряженный в ленты и повесивший себе на шею иудин кошель!..
Атуева. Это что, батюшка, за трагедия такая? – Все это французские романы да слова.
Лидочка. Нет, тетушка, не слова это; а это голос чистой совести, который, поверьте, сильнее, чем весь этот гам бездушной толпы, от которой, слышите вы, я отрекаюсь навеки!.. Пускай я пойду по́ миру, пойду нищая, да честная… и всегда скажу, всем скажу – мой отец хорошо сделал.
Муромский (плачет и обнимает ее). Друг ты мой, дитя мое!..
Лидочка (целуя отца и держа его в руках). Не плачьте, папенька, не крушитесь; смотрите, я покойна. Я знаю: вина этой беды не во мне, не в сердце моем; а такая беда не бесчестит и книзу не гнет – а подымает выше… и на такую гору, где уже ничье жало не язвит…
Муромский. Так чего же ты, дружок, хочешь? – Какой конец?
Лидочка (с жаром). Конец унижениям… Конец поклонам… Я хочу видеть вас твердого и гордого в несчастии.
Атуева. А тебя и засудят.
Лидочка. Пускай.
Атуева. Что ж с тобою будет?
Лидочка. Со мною все уж было – со мною ничего не будет!!
Муромский. Так, стало, ехать в деревню?
Нелькин. Нет! Ехать и требовать правду!
Атуева. Я говорю, романы да слова. Ну что вы, сударь, говорите-то? – Ну где она в свете правда? Где вы ее найдете?
Нелькин. Ну, а если ее точно в свете нет, так пусть ему и будет стыдно – а не мне…
ЯВЛЕНИЕ II
Иван Сидоров входит, кладет шапку на стул
и останавливается у дверей.
Муромский. Ну вот и он. (Идет к нему.) Ну – что скажешь?
Иван Сидоров. Был, батюшко, видел.
Муромский. Кого?
Иван Сидоров. Да Кандида Касторыча.
Муромский. Ну что?
Иван Сидоров. Да позвольте, сударь (отводит его в сторону), круто, круто что-то повели.
Муромский (с беспокойством). Что такое? (Нелькину .) Владимир Дмитрич, подойди сюда.
Нелькин подходит.
Иван Сидоров. Видите, государи: его-то сиятельство разлютел так, что и на́ поди; теперь они и обращают все дело сызнова, на новое переследование и, видите, самым строжайшим образом.
Муромский (голос его дрожит). Господи милосердый…
Нелькин. Да верно ли?
Иван Сидоров. Он мне и черновое и беловое казал: идет, говорит, в доклад.
Нелькин. Ну пускай их следуют: – делать нечего, пускай следуют.
Иван Сидоров. А вы знаете ли, как следовать-то будут?
Атуева подходит к Ивану Сидорову.
Лидочка остается одна в стороне и плачет.
Нелькин. Ну как же? Нынче, слава богу, пытки нет.
Иван Сидоров. Ан вот есть. Ведь яд-то какой! А потому принять, говорит, все меры к открытию истины…
Нелькин. Пожалуй.
Иван Сидоров (продолжает и тычет пальцем)… и если, говорит, обстоятельства потребуют, то пригласить врачебную управу к медицинскому освидетельствованию.
Атуева (вместе). Боже мой!!..
Муромский, Нелькин. Что, что такое? Я не понимаю!!.
Иван Сидоров. Да Лидию Петровну в управе хотят свидетельствовать!
Нелькин (у него вырывается крик). Ах!!. Так это целый ад!!. Петр Константинович (махнув руками), отдавайте все!..
Иван Сидоров. Позвольте, государи, – что за попыхи. По-моему, они этого сделать не могут. Закона нет.
Нелькин. Ха-ха-ха, – закона… О чем стал говорить – о какой гили… (Муромскому .) Вам больше делать нечего: отдавайте!!. Что вы боретесь, – отдавайте все!..
Лидочка (подходит к ним). Что же это значит? Скажите мне?
Муромский (в затруднении). Да вот, друг мой…
Нелькин (перебивая его). Стойте!.. и ни шагу! (Лидочке .) Здесь никто… никто вам этого сказать не может.
Лидочка. Мы вот сейчас говорили…
Нелькин (в самом расстроенном виде). Не-е-ет, теперь не то!.. Теперь… лопнули все границы, заглохнула совесть, ослеп разум; вы в лесу!.. На вас напали воры, – над вами держат нож – о нет!.. (Закрывая лицо руками .) Сто ножей!!! Отдавайте, Петр Константинович, отдавайте все; – до рубашки, до нитки, догола!!.
Муромский (вынимает из бюро деньги). Да вот оне… (Кладет их на стол .) Пропадай оне – чертово семя!..
Нелькин (Сидорову). Сколько назначили?
Иван Сидоров. Тридцать тысяч.
Атуева. Как тридцать – говорили ведь двадцать.
Иван Сидоров (пожав плечами). Хлопнул кулаком по столу: жизнь и смерть… Подавай, говорит, тридцать тысяч как один рубль!
Нелькин. Когда везти?
Иван Сидоров. В четыре часа чтоб были…
Нелькин (Муромскому). Сколько тут?
Муромский. Двадцать.
Нелькин (ощупывая карманы). Что делать? Что делать?
Муромский (расставя руки). Я не знаю.
