Послание Гию к Цунено начиналось без всяких ухищрений, он сразу перешел к делу, даже не задав вежливых вопросов о здоровье: «Мы получили те письма, что ты писала нам десятого числа». Затем он подробно рассказывал, как узнал о побеге сестры, и наконец перешел к обвинительной части: «Ты солгала, что хочешь навестить Котоку, а сама отправилась в Эдо. Твой поступок в высшей степени безнравствен! Ты покинула мать, братьев и сестер – такое поведение эгоистично и возмутительно, особенно поведение женщины. Наши родственники считают, что если таково твое истинное лицо, то лучше предоставить тебя самой себе. Пойми, что ты оборвала связи не только с храмом, но и с нашей семьей и со всей деревней. Ты просишь нас выкупить вещи, которые заложила, однако сделать это будет сложно». Последней фразой Гию давал понять, что не намерен выполнять просьбу сестры. Он использовал форму, принятую в официальном стиле, к которой обычно прибегали, когда хотели отказать в ответ на чрезмерные требования. Цунено была способна разобраться в его мудреных оборотах и понять, что заложено в подтексте, хотя, возможно, ей пришлось обратиться к кому-то за помощью, чтобы прочитать наиболее сложные иероглифы вслух и поставить их в правильном для обычной речи порядке.
В конце письма Гию цитировал знаменитый пассаж из конфуцианского трактата «Канон семейной почтительности», который они с сестрой, как и все образованные японцы того времени, читали в детстве. Гию вывел цитату крупными, подчеркнуто резкими иероглифами: «„Все твое тело – от волос на голове до пальцев на ногах – получено в дар от родителей, и ты не смеешь обойтись с ним дурно. Такова первая заповедь семейной почтительности“ – и я не стану более разговаривать с той, кто ее нарушает»
[337].
Цунено, вероятно, узнала строки из «Канона»; труднее сказать, разглядела ли она двойной смысл в послании брата. С помощью выбранной цитаты Гию, конечно, распекал ее за неподобающее поведение, но также просил беречь себя, «не обходиться дурно» ни с единым своим волосом. Как бы то ни было, он оставался ее братом и никогда не смог бы оборвать эту связь окончательно.
К концу одиннадцатого месяца, когда пришло письмо от Гию, Цунено уже поздно было прислушиваться к его совету. Она успела непоправимо навредить себе. Дяде Бунсити она поведала путаную, скомканную историю: заложенная одежда, дорожное «сватовство» Тикана, холодный прием Сохати, уход Тикана. Но тогда Цунено еще уверяла, что Тикан был ей другом. Лишь через несколько месяцев она изменила эту часть рассказа – или наконец все-таки смогла сказать правду самой себе.
Дядя Бунсити услышал довольно, чтобы прийти в ужас. Он собрал для Цунено кое-какие вещи, включая одежду
[338], в которой она отчаянно нуждалась. Весь ее гардероб по-прежнему состоял из одного кимоно и одного плаща. Однако дядя поставил условие: вещи остаются в его доме, она не сможет забрать их в съемную комнату в Минагава-тё.
У Цунено был выбор: остаться с дядей, зная, что в конце концов он непременно отошлет ее назад, к семье, или вернуться в доходный дом с пустыми руками. К этому моменту у нее за плечами уже было одно судьбоносное решение. Немногие женщины – да и мужчины – могли сказать о себе такое. Все они женились и выходили замуж по воле родителей; они занимались семейным ремеслом, заступая на место родителей в полях, лавках или храмах. Ее братья и сестры, даже самые упрямые и своевольные, жили там, где пустили корни, стараясь сохранить то, что уже имели. Как легко было бы положиться на дядину мудрость и согласиться с его трактовкой событий! Цунено оказалась совсем одна в незнакомом городе. Вряд ли она предаст себя, если примет от семьи помощь и одежду. Почему бы не позволить родным устроить ее на приличное место и продержаться там до того времени, когда можно будет благополучно вернуться домой? Едва ли нашелся бы человек, не согласившийся на такое предложение.
Но Цунено, зайдя уже слишком далеко, была настроена слишком решительно. Если она вернется в Этиго, ее попытаются снова выдать замуж. Она уже не в том возрасте, чтобы надеяться на удачный брак, как у ее сестры Киёми или невестки Сано, которые хозяйничают в храмах, нянчат детей и хлопочут у алтаря, или как у самой младшей из сестер, Тосино, мирно живущей с мужем в его деревне. Кто теперь, зная ее прошлое, женится на ней? Ее возможности ничуть не улучшились со времени побега. Напротив, они стали еще хуже.
Цунено сделала выбор в тот день, на мосту Симогомати, когда Тикан предложил ей идти в столицу. Да, она рискнула и потеряла почти все. Теперь, должно быть, она о многом жалела, но по-прежнему знала, чего хочет. В Этиго у нее не было будущего.
Из храма Цукидзи Цунено ушла с пустыми руками. Все-таки она уже пришла в Эдо и все еще в нем остается. Что-то непременно должно произойти.
Цунено отказалась от помощи родных, и теперь ей срочно требовалась работа. Деньги кончались; она уже успела задолжать смотрителю Дзинсукэ
[339] – то ли за комнату, то ли потому, что он ссудил ей небольшую сумму на обзаведение хозяйством и одолжил кое-что из вещей. Увы, у нее не было никаких определенных навыков. Цунено думала, что может устроиться в господский дом и «научиться изысканным манерам»
[340]. Но окружавшие ее люди гораздо лучше разбирались в жизни и знали, что такое место невозможно найти сразу. Сначала придется пройти несколько собеседований, потом будет строгий отбор – а конкуренция была огромной. Амбициозные матери из бедных кварталов Эдо годы тратили на то, чтобы подготовить дочерей к службе в богатых домах
[341]. Понимая, что усердие и дисциплина могут вывести миловидную простолюдинку в приличное общество, они отдавали последние сбережения на уроки музыки, танцев и каллиграфии. Когда измученная девочка вечером приходила домой и жаловалась, что голос у нее сел от пения, а пальцы болят от игры на сямисэне, мать заставляла ее поскорее съесть ужин и поупражняться еще. Она напоминала дочери, что утонченной и образованной женщине не придется всю жизнь стирать чужую одежду или держать крошечную лавку в убогом доходном доме. Такая женщина может стать наложницей богатого купца или вольнонаемной гейшей, а если очень повезет – удачно выйти замуж. И даже когда дочь превратится в изящную богатую госпожу, которая начнет стыдиться вульгарных манер собственных родителей, то все равно мать не будет жалеть о своих жертвах и мучениях.
