Стряпня и шитье, скорее всего, не входили в обязанности Цунено. В таких домах приготовлением пищи занимались специально подготовленные высокооплачиваемые слуги, обычно мужчины. Она ловко управлялась с иглой, но взяли ее не в качестве швеи. Цунено наняли, чтобы она обслуживала женскую половину дома Томосабуро: вероятно, мать, жену; быть может, бабушку и несколько сестер; их компаньонок, пару служанок более высокого ранга – всего в особняке проживало девять женщин. Такое соотношение сил было явно не в пользу Цунено. За свою жизнь она выполняла разную домашнюю работу, но всегда принадлежала к той категории людей, которые сами нанимали слуг. Прежде Цунено никогда никому не прислуживала. Женщины оказались очень требовательными, и она едва успевала выполнять их приказы и задания. Своему брату Котоку Цунено писала: «Я встаю около шести часов и разжигаю жаровни в пяти разных комнатах. Затем готовлю ванну. Потом подметаю в маленьких комнатах и собираю девять спальных мест. Разношу по пяти комнатам кувшины с водой. После завтрака хозяйки уношу ее поднос с грязной посудой. Расставляю мебель, слежу за одеждой всех девяти женщин, помогаю им одеваться и приводить себя в порядок»
[386]. Это больше напоминало будни постоялого двора, а Цунено все-таки привыкла вести хозяйство или крупного храма, или крестьянского дома.
Если Цунено нанялась бы к самураю более скромного достатка, то в некотором смысле жилось бы ей легче. В домах рядовых самураев служанок, бесспорно, нагружали большим количеством работы: помимо уборки, они готовили, стирали, бегали за покупками, пряли, смотрели за детьми и сопровождали хозяек, когда те выходили на прогулку в город
[387]. Но, по крайней мере, их дни выглядели разнообразнее. У Цунено был меньший круг обязанностей, однако каждое поручение ей приходилось повторять девять раз. Занимая самое последнее место в штате прислуги, она отвечала за все сразу, не имела права перечить хозяйкам и не выполнять их требований. Ее довольно скромное жалованье составляло чуть более двух золотых слитков в год
[388]. Она нисколько не удивилась, когда узнала, что все ее предшественницы незамедлительно увольнялись, жалуясь, что контора по найму их обманула. Цунено часто приходилось задерживаться в особняке Томосабуро до полуночи. В поздние часы она отчаянно мерзла, потому что по-прежнему не могла себе позволить ни лишнего комплекта одежды, ни стеганого кимоно.
Однажды ночью она вернулась в доходный дом совершенно измученная и села писать Котоку (Гию до сих пор не отвечал на ее послания). «Работа трудная. У меня совершенно отнимаются руки и ноги. После первых четырех или пяти дней я почувствовала такую тяжесть, что попросила отпустить меня домой отдохнуть»
[389]. Пожалуй, в этой новой жизни ее кое-что приятно удивило. Когда Цунено окончательно выбилась из сил, другие слуги отнеслись к ней с сочувствием. Они ей даже одолжили покрывало, а хозяйка дала футон и разрешила отнести его домой. «Я пришла в столицу одна, – писала Цунено, – но нашлись люди, которые помогли мне устроиться». Однако эта доброта несколько осложняла ее положение. Каждая услуга, принятая ею, только усугубляла долг благодарности, который она не собиралась возвращать. «Мне хотелось бы взять выходной. Но я здесь для того, чтобы работать на всех, а они так добры ко мне, что я ничего не могу сделать, кроме как продолжать заботиться о них», – писала она. В сложившихся обстоятельствах ей виделся единственный выход: взять пример с предшественниц и просто бросить работу, когда придет время.
Сделать это было нетрудно; в конце концов, так поступали многие слуги. Они сообщали хозяевам, что, мол, отправляются в другую провинцию – например, в такую как Компира или, скажем, Исэ, – чтобы совершить паломничество в один из больших храмов. А сами потихоньку подыскивали себе другое место
[390]. Современник Цунено, столичный писатель Такидзава Бакин, жаловался, что за год в его доме сменилось семь служанок
[391]. Положение было столь плачевным, что власти сегуната, последовательно продвигавшие идею преданности как добродетели, начали вознаграждать тех немногочисленных столичных слуг, которые оставались у своих хозяев в течение длительного времени. За год до прибытия Цунено чиновники городского управления отметили некоего Кендзиро
[392], работавшего у аптекаря недалеко от почтовой станции Найто Синдзюку. Кендзиро поступил на службу совсем юным и вскоре проявил себя с самой лучшей стороны. Даже когда аптека превратилась в крупное процветающее заведение – отчасти благодаря его усилиям, – он продолжал носить простые соломенные сандалии и допоздна готовить порошки с пилюлями. По истечении срока службы Кендзиро отказался от причитавшихся ему выплат и взял на себя заботу о больной жене хозяина. Возможно, он ожидал награды за верность, но не проявил ни малейшей обиды, когда хозяин усыновил другого юношу, отдал ему в жены дочь и передал управление аптекой.
Кендзиро получил от столичных властей пять серебряных монет, но другие слуги в Эдо почему-то не пожелали брать с него пример и хранить верность своим хозяевам. Цунено не стала исключением. В своей жизни она уже оставила и троих мужей, и свою семью, и отчий дом, и родную деревню, и целую провинцию. Принимая добрые слова и одолженный хозяйкой футон, она уже строила другие планы. Знаменосец мог обойтись без нее.
В конце концов так все и вышло: Цунено прослужила в доме знаменосца всего несколько недель. Она успела запомнить имена некоторых слуг, вкусы своих хозяек и еще лица торговцев, разносивших тофу и древесный уголь. Возможно, через некоторое время она привыкла бы подметать комнаты, переставлять мебель, сворачивать постели, но только не к холодному раннему утру. Вечерами она возвращалась домой в темноте и приходила в Минагава-тё в такой поздний час, что на его улицах уже давно не оставалось ни одного торгующего лотка. Главные ворота квартала к тому времени были наглухо заперты, а сторожа дремали на посту. Затихали даже шумные соседи Цунено. Сменной одежды у нее по-прежнему не было, и ей приходилось кутаться в чужое покрывало и укладываться спать на чужой футон.
В последний день одиннадцатого месяца, в середине зимы, наконец пошел снег. Он лишь слегка припорошил улицы – пустяк по меркам Этиго. Однако для столичных жителей этот снегопад стал настоящим событием. Они громко дивились, что снег пролежал всю ночь, оставив тонкий белый след на дорожках во дворах. Наутро, в первый день двенадцатого месяца, задул сильный ветер. И в ту же ночь случился первый – с тех пор как Цунено перебралась в столицу – крупный пожар
[393]. Он начался в квартале Ёцуя, по другую сторону замка сегуна. Огонь не дошел до Канды, но все жители района переполошились. В нескольких кварталах от Минагава-тё старейшина квартала Сайто Юкинари среди ночи кинулся к себе в контору, желая удостовериться, что все в порядке.
