Дом, где поселилась Цунено, наводил ужас на весь Эдо. Даже главные ворота выглядели зловеще – с их козырьком, покрытым толстой темной черепицей, с их расположенными по бокам двумя сторожевыми будками, углы крыш которых круто загибались вверх
[644]. Из-за них казалось, будто контора главы городского управления засела на краю жилых кварталов и грозно смотрит на город из-под насупленных черных бровей. Когда в шестом месяце 1846 года Цунено только прибыла в столицу, главные ворота были заперты – это означало, что в данный момент южный глава городского управления не ведет прием жителей
[645], а все ходатайства, жалобы и прочие бумаги следует нести в Северную контору. Но даже в неприемные дни сам Тояма, конечно, работал не покладая рук: оформлял бумаги, вел следствия по затянувшимся делам, переписывался с верховным советом сегуна относительно прецедентов, посещал собрания
[646]. А вся его контора стояла пустой вплоть до следующего месяца – тогда деревянные створки ворот вновь распахивались, тем самым обозначая, что чиновники готовы разбирать дела горожан.
В приемные дни ворота открывали рано утром и закрывали под конец рабочего дня, то есть ранним вечером
[647]. За воротами был двор, засыпанный блестящим черным гравием, который делила ровно пополам дорожка из голубых камней, выложенных на небольшом расстоянии друг от друга, – она вела к главному зданию конторы. Этот просторный двор использовался для особенно торжественных церемоний, когда красиво замирали выстроенные в шеренги конные чиновники; когда в сопровождении слуг и помощников выезжал с официальными визитами глава городского управления.
Обычные люди никогда не пользовались главными воротами – их распахивали символически, лишь ради внешнего эффекта. Посетителей впускали во двор через небольшую калитку справа
[648]. По ночам эта калитка была открыта на случай неотложных обращений и чрезвычайных происшествий; днем около нее толпились истцы и ответчики, вызванные в суд для дачи показаний. Все они набивались в маленькую приемную и ждали, когда охранник выкликнет их по имени и сути разбираемого дела. Податели гражданских исков заранее содрогались при мысли о выматывающе долгом ожидании у правой калитки – испытание, через которое приходилось проходить по многу раз в ходе разбирательства.
И все-таки, пусть правая калитка и сулила массу неудобств, она была гораздо лучше калитки левой
[649] – ее горожане старались избегать изо всех сил. Этот вход предназначался для обвиняемых по уголовным делам
[650]. Почти каждого доставляли со следами побоев и сломленным после допроса, проведенного в городском участке. Многие, пройдя через это, сознавались в содеянном. Некоторым хватало одного взгляда на орудия пыток, которые выглядели более чем убедительными. Других связывали и избивали до тех пор, пока они не начнут со всем соглашаться. Когда обвиняемые попадали в контору городского управления, то уже не надеялись на оправдание. Любому из них оставалось лишь лицезреть безграничную власть сегуна, воплощенную в величии должности главы городского управления, – и все это могущество олицетворялось в фигуре Тоямы Саэмона но дзё Кагэмото.
Обвиняемых помещали в предварительную камеру; потом, когда выкрикивали их имена, то пропускали через дверь, обычно запиравшуюся на огромный ключ
[651], и выводили на широкий двор, усыпанный грубым белым песком. Там они падали на колени и замирали в ожидании допроса. Если встречался какой-нибудь смельчак, решивший поднять глаза, то он видел Тояму с помощниками, которые восседали на возвышавшемся над песком деревянном помосте и взирали на обвиняемого сверху вниз. Процедура допроса была расписана как по нотам, поскольку действо, разыгрываемое во Дворе Белого песка, не терпело импровизаций – никакие сюрпризы не допускались. Тояма бросал взгляд на дело, лежащее перед ним, и своим зычным голосом начинал как бы нараспев задавать вопросы: «Как твое имя?», «Где ты живешь?», «Кто хозяин твоего дома?», – все ответы он и без того уже знал.
Дрожавшему на песке несчастному каждый такой допрос навсегда впечатывался в память. Для Тоямы то была скучная рутина. Обычно ему не хватало времени заранее, до допроса, ознакомиться со всеми фактами дела
[652]. Каждый год в Южную контору городского управления поступали десятки тысяч гражданских и уголовных дел
[653], и текущая работа поручалась младшим чинам. Однако в ключевые моменты дознания присутствие главы городского управления было обязательным
[654], тем более это касалось первого допроса, на котором подтверждалась личность обвиняемого. Иногда преступников приводили в контору поздно вечером или ночью, когда главные ворота уже были закрыты, – ведь и мужчин, и женщин ловили и задерживали в любое время, в самые неурочные часы. В таком случае Тояма был вынужден спешно собираться и идти во Двор Белого песка, минуя анфиладу жилых комнат и лабиринт служебных помещений. Ему и его помощникам приходилось заседать даже зимой под звездным небом, читать и писать при свете фонарей. Двор не обогревался жаровнями, поэтому при каждом вопросе, заданном Тоямой, из его рта вырывалось облачко пара. В этом месте комфорт не предусматривался.
Первый круг допросов почти всегда завершался одинаково. Тояма произносил утвержденную фразу: «На время дознания задержанного следует поместить под стражу»
[655]. Обвиняемого ожидала зловещая тюрьма в квартале Кодэмматё, которую знал любой горожанин по забору из высоких заостренных кольев. Постояльцы ее темных, переполненных камер подвергались обязательным побоям, что входило в обычную практику, санкционированную тюремным начальством
[656]. Особенно тяжело приходилось узникам, не имевшим ни родственников, ни друзей, готовых заплатить за более мягкое обращение. Время от времени обвиняемых вызывали на допросы, и тех, кто отказывался признавать вину или брал свои показания обратно, били короткими кнутами или заставляли стать коленями на рифленые деревянные доски, а на ноги наваливали тяжелые камни. Единственную короткую передышку давал лишь следующий визит во Двор Белого песка, где или снова обвиняемых допрашивали, или им выносили приговор.
