Теперь, когда Цунено жила в доме главы городского управления, ей не приходилось беспокоиться о сохранности имущества. Смотритель Дзинсукэ, который некогда присвоил ее одежду, никогда не осмелился бы обокрасть женщину, находящуюся под защитой Тоямы. В глазах закона ее положение тоже изменилось. Нанявшись к одному из градоначальников, Хиросукэ стал самураем, и это звание было закреплено за ним на весь срок службы. Его старший брат из Этиго, который когда-то боялся, что Хиросукэ ничего не добьется в жизни, теперь с придыханием говорил о его «крайне важной должности»
[681]. Цунено по-прежнему подметала полы, относила грязные подносы, готовила мужу еду и считала каждый грош, но социальный статус и уверенность в завтрашнем дне меняли многое. Теперь ее муж формально стоял на ступень выше всех ее братьев.
Цунено предпочла Хиросукэ своим родным, и семья не преминула дать ей почувствовать эту потерю. Едва вернувшись в Эдо, она попыталась навестить Гисэна, но тот отослал сестру прочь и заявил, будто Гию запретил ему с ней разговаривать
[682]. Что вообще было маловероятно – ведь сам Гию спокойно принимал от Цунено в подарок наборы писчей бумаги и даже поинтересовался, как следует поступить с ее снегоступами, которые она оставила дома
[683]. Но постепенно и переписка с Гию становилась нерегулярной. Цунено все-таки пыталась поддерживать связь. Весной она отправила посылку с куклами для племянниц и других девочек из родной деревни
[684], видимо надеясь, что подарок доставят к Празднику девочек. Но в ответ не получила ни слова благодарности. Наконец-то ее жизнь в Эдо наладилась. Однако семья стала для нее еще более далекой, чем в те первые годы, когда она слала письмо за письмом из своей убогой комнатки в доходном доме.
Однажды осенью 1848 года Цунено приснился удивительно яркий сон
[685]. Время каким-то образом повернуло вспять, и она увидела себя маленькой девочкой, играющей с братьями в храме Ринсендзи. Цунено проснулась, совершенно сбитая с толку, и все думала о своем необычном сне. Едва она встала с постели, как пришел посыльный с запиской от Гисэна. Брат писал, что тяжело болен – быть может, умирает – и хотел бы повидать ее в последний раз. Тогда она поняла, что сон оказался вещим. Цунено уже два года не получала никаких вестей от своего младшего брата.
Она показала письмо мужу, но тот был настроен весьма скептически: «Твой брат от нас отрекся, а теперь заболел и вспомнил про старшую сестру? Да что он о себе думает?»
[686] Надо сказать, что Хиросукэ уже знал о болезни Гисэна
[687]. Несколькими днями ранее ему принесли письмо, в котором брат жены просил у него прощения за старые обиды. Хиросукэ сначала разразился тирадой, как дурно Гисэн обошелся с Цунено и с ним самим, а потом просто выгнал беднягу посыльного. Положение Хиросукэ изменилось к лучшему, однако нрав остался прежним.
Цунено самостоятельно нашла лекаря и направила его к Гисэну. Хиросукэ незачем было об этом знать. Несколько дней спустя, когда в доме главы городского управления готовились к приезду второй дочери Тоямы со всем семейством
[688], Цунено потихоньку выскользнула за ворота и направилась в храм Кёсёдзи, где лежал умирающий Гисэн. В ту ужасную зиму 1843 года она, скрываясь от мужа, бездомная, провела в этом храме четыре мучительных дня
[689]. Теперь она пришла сюда прямо из дома, где находилась контора главы городского управления и где она жила сама.
Цунено нашла Гисэна совсем немощным: какое-то время он уже не поднимался с футона и был практически не в силах даже пошевелиться
[690]. Свою последнюю записку, в которой просил сестру навестить его, он был вынужден продиктовать, потому что больше не мог держать кисть в руке. Один из священников переписал все имущество Гисэна, и главный служитель Кёсёдзи положил список ему под одеяло
[691]. Все знали, что он умирает, поэтому привели его дела в порядок. Сам он уже не мог позаботиться о своих вещах. Гисэн пытался связаться с сестрой в течение нескольких месяцев, за которые его здоровье совсем ухудшилось. Он послал за их общим знакомым, иглоукалывателем Ядо Гисукэ, и даже просил о помощи младшего брата Хиросукэ, бандита Хандзаэмона
[692]. Гисэн ненавидел его, но теперь был вынужден положиться на человека, которого некогда презрительно называл «идиотом» и «проходимцем». У Гисэна были все основания полагать, что больше он не увидит своих родных.
Цунено опустилась на колени возле футона брата, а он сжал ее руки. Они вместе помолились; затем она спросила, может ли он есть и пить и что бы ему хотелось. «Виноград, – сказал он, – или грушу. Хорошо бы маленьких устриц, если сможешь достать»
[693]. Рядом стоял иглоукалыватель Ядо Гисукэ. И он, и Цунено спросили, могут ли они сделать для Гисэна что-то еще, но тот не ответил – наверное, был не в силах. Брат с сестрой так и не поговорили о прошлом. Она ни слова не сказала о муже, братьях, о тех долгих годах, что они были в ссоре. По дороге домой она почувствовала, что не сделала чего-то очень важного.
В Южной конторе городского управления женщины всё еще были заняты будущим приездом гостей, кроме того, все домочадцы не покладая рук готовились к одному весьма важному событию: Тояму вызвали в замок Эдо на официальные слушания в присутствии сегуна
[694]. Такие слушания проводились очень редко, раз в несколько лет
[695]; от них зависело многое. В замке собирались главы городского управления, главы управления синтоистских и буддийских храмов, глава казначейства, а также ревизоры, управляющий двором и все старейшины сегуната. Каждый глава каждого управления должен был разобрать по два дела перед собравшимися должностными лицами. После этого все главы всех управлений получали дары от сегуна – обычно это были полные комплекты одежды. Если кто-либо из глав проявлял себя с самой лучшей стороны, его могли отметить особой наградой. Тояма уже удостоился такой чести в 1841 году, но он не мог вечно полагаться на однажды заработанную репутацию. К этим слушаниям все домочадцы Тоямы начинали готовиться за много дней: подбирали парадные одежды, необходимые аксессуары, лошадей; принимали дары и пожелания удачи.
