Когда самураи после большого приема в Иокогаме вернулись в свои дома, им тоже кто-то выстирал их одежды. Какие-то женщины приняли и разложили принесенные ими подарки, ответили на расспросы соседей, проследили, как дети выполняют уроки, подали лекарство родителям. В тот вечер, как и в любой другой, женщины унесли после ужина подносы, налили чай, разложили постель, принесли кувшины с водой, зажгли светильники, убаюкали младенцев, раздали указания слугам. Ночью женщины лежали без сна и перебирали в уме все, о чем нужно еще позаботиться. Пора приготовить для мужчин теплую одежду и снегоступы. Заказать дрова. Подумать о простуде, предстоящей свадьбе в семье, предсказателях, писчей бумаге, медных монетах. У каждой из этих женщин были свои побуждения, свои причины остаться или уйти; были свои стремления и намерения; было то, что хотелось записать и запомнить, и то, что хотелось бы забыть навсегда.
В судьбе Цунено не было ничего героического. Она никогда и не описала бы так свою жизнь: она не воевала за независимость своей страны, не открывала чужие земли, не приближала новую эру. Она была простым человеком, частным лицом, женщиной, сделавшей свой выбор. И почти ничего не оставила после себя – по крайней мере, так ей, наверное, казалось. Ни детей, ни наследства. Лишь стопку писем.
Но если такие, как она, не приходили бы из деревни в столицу, Эдо не стал бы большим городом. Если такие, как она, не мыли бы полы, не продавали бы уголь, не вели бы конторские книги, не стирали бы, не подавали бы еду, то городская экономика не была бы жизнеспособной. Если такие, как она, не покупали бы билеты в театр, шпильки для волос, рулоны ткани, миски с горячей лапшой, то великий город сегуна никогда и не был бы городом. Так и стоял бы этот военный форпост, пыльный да унылый лагерь мужчин, – одно из тысяч подобных мест, недостойных ни внимания, ни усилий.
И потому великий город Эдо сам является ее наследием: он поднимался на амбициях таких, как она, он стал их творением. Тяга к другой жизни гнала Цунено прочь из отчего дома – и она имела все основания говорить, что это Эдо изменил ее. Но и сам город формировался благодаря ей. Благодаря каждому ее ожиданию своей очереди у колодца. Каждой потраченной ею медной монете. Каждому заложенному или починенному ею предмету гардероба. Каждому отнесенному ею грязному подносу. Наиглавнейший для ее жизни выбор покинуть Этиго и прийти в Эдо; каждое незначительное бытовое решение, принимаемое ею во все последующие дни и годы, – любой ее жизненный шаг, начиная от судьбоносного и заканчивая самым мелким, заставлял этот большой город крутиться. Благодаря ее решениям и таких, как она, нормально функционировали домохозяйства. Ее желания выгоняли торговцев на улицы продавать свой товар, а крестьян отправляли в поля провинции Дэва собирать цветы сафлора. Из-за ее потребностей чиновники городского управления издавали свои указы, а оптовые торговцы стекались на рынок в Канде. Вследствие ее пристрастий зажигались огни театра Накамура и возводились большие магазины в квартале Нихомбаси. Жизнь Цунено не протекала просто на фоне большого города. Город был тем местом, которое она создавала изо дня в день. А когда она умерла, другие женщины, как, собственно, все бесчисленные безвестные горожане, продолжали выполнять это дело.
Спустя год после того, как корабли коммодора Перри покинули японские берега, в ночь на второе число десятого месяца в Эдо случилось землетрясение
[774]. Рассыпались стены. Рушились крыши. Сегуну пришлось выбежать из своего замка и укрыться в саду. Шатались даже пожарные вышки, а вместе с ними и стоявшие на них дозорные. Опрокидывались жаровни и светильники, отчего вспыхивали сухие соломенные циновки-татами и начинали гореть деревянные полы. В темные предутренние часы вельможи, одетые в защитные противопожарные костюмы, поехали по столичным улицам к замку Эдо
[775], пробираясь в обход завалов и уворачиваясь от падающих горящих обломков. Им полагалось засвидетельствовать почтение сегуну, проявить озабоченность и выразить свою готовность к действию.
Стихийное бедствие нанесло неравномерный ущерб. Сильнее всего пострадали места, лежавшие в низинах, например многолюдный район рядом с храмом Канда Мёдзин или район Цукидзи – там когда-то жил Бунсити, дядя Цунено. Район Суругадай – где когда-то Цунено была в услужении у знаменосца Томосабуро – стоял повыше и сначала было уцелел, однако во время повторных толчков пожары добрались и до него и уничтожили как богатые дома, так и трущобы. Выгорели все особняки вельмож рядом с замком Эдо. Каким-то чудом пламя не тронуло Южную контору городского управления, но охватило все богатые дома вокруг. Положение усугубилось тем, что многие вельможи – после первого прихода американских кораблей – выстроили на территории своих резиденций специально укрепленные склады для огнестрельного оружия. Разумеется, когда огонь добрался до этих хранилищ, порох начал взрываться. В одной лишь резиденции правителя области Айдзу погибло сто тридцать человек и тринадцать лошадей.
Всего в городе насчитали около семи тысяч погибших людей и пятнадцать тысяч разрушенных зданий. Многие столичные жители месяцами ютились во временных убежищах. Хотя бани и парикмахерские открылись буквально в течение нескольких дней. Что касается продовольствия, то с этим было плохо: вся инфраструктура снабжения оказалась основательно нарушена и с улиц надолго исчезли все торговцы. В городе катастрофически не хватало мисо, соли и маринованных овощей. Поступали сообщения, будто отдельные самураи, служившие у знаменосцев, выковыривали из стен своих казарм рисовую массу, которую использовали в качестве клейкого вещества при строительстве домов. После обычного пожара все-таки уцелела бы какая-то часть города и можно было бы намного быстрее вернуться к нормальной жизни. На сей раз плохо пришлось всему Эдо, а вместе с ним страдали и все его жители.
Понятно, что коммодор Перри никоим образом не был замешан в стихийном бедствии, однако в сознании горожан его черные корабли оказались прочно связаны именно с этой катастрофой
[776]. В народе считалось, что землетрясения вызывает гигантский подземный сом. Земля сотрясается, когда рыба бьет хвостом. По разрушенному городу ходило более четырех сотен анонимных листков с изображением сома, его жертв и тех, кто наживался на несчастье людей: плотников, штукатуров, торговцев черепицей. На одной гравюре сом был нарисован в виде черного корабля, изрыгающего монеты вместо пара и сулящего прибыльную торговлю с иностранцами. На другой гравюре сом и Перри изо всех сил перетягивали канат, а судил их соревнование столичный кровельщик. Сом вопил: «Хватит молоть всякую чушь про торговлю!» А Перри отвечал ему: «Что ты несешь, глупая рыба? Моя страна щедра и милостива»
[777]. Связь между подземными толчками и угрозой, идущей от торговли с иностранцами, была все-таки не до конца ясна, и горожане не могли бы с уверенностью сказать, какую именно роль играет сом – мучителя или спасителя. Однако все чувствовали, что почва буквально уходит из-под ног.
