— ДИСМИС ДЖЕШЕТ, БОН ДОСЕФЭ ДУВЕМА ЭНТЕМОС!
Сразу после того, как прозвучал громовой голос, вокруг на несколько мгновений воцарилась тьма, словно накатило затмение, хотя до заката оставался еще целый час. Потом в воздухе разлился новый запах, отличный от первого, но такой же странный и нестерпимый. Миссис Вард, в чьей душе страх боролся с беззаветной отвагой матери, переживающей за свое дитя, подошла к двери и постучала, но не получила ответа; фонтан безумных дикарских восклицаний — «йеинг-нагх-йог-сотот-хи-лъгеб-фаи-тродог-аз!» — исступленно сыпался из-за двери. Миссис Вард попробовала снова — но тут раздался новый вопль, заставивший ее замереть в страхе, ибо на сей раз она узнала голос сына, который звучал одновременно с взрывами чьего-то дьявольского сардонического смеха. Женщина лишилась чувств, хотя до сих пор не вольна объяснить, что именно послужило причиной обморока — память порой стирает травматичные воспоминания, даруя нам спасительное забвение.
Возвратившись из делового района в четверть седьмого, господин Вард, не застав жену в столовой, пошел справляться у слуг, что произошло, — и те, перепуганные вусмерть, сказали ему, что она, должно быть, где-то у чердачной двери, за которой сегодня шумело даже страшнее, чем в прежние дни. Немедленно поднявшись наверх, Вард обнаружил супругу лежащей на полу перед входом в лабораторию. Наскоро принеся стакан холодной воды, он плеснул его жене в лицо — и, к его вящему облегчению, та пришла в чувство, открыла глаза. Тут Варда-старшего самого пробила сильная дрожь, едва не повергшая в то же состояние, в котором только что пребывала его супруга, — из погруженной в кратковременную тишь лаборатории донесся разговор, приглушенно-напряженный. Разобрать слова не получалось, но интонаций было достаточно к тому, чтобы ужаснуться.
Конечно, Чарльз и раньше декламировал чудаковатые заклинания, но делал он это в одиночестве. Теперь же за дверью явно велся диалог — если не полагать, что хозяин лаборатории имитировал чужой голос. Один голос, вне всяких сомнений, ему и принадлежал, а второй звучал столь гулко и глухо, что едва ли у юноши вышло бы изобразить нечто подобное! Настолько чуждо и страшно отвечал этот незримый некто, что, если бы не вскрик вышедшей из забытья жены, расколовший оцепенение, Теодор Хауленд Вард больше не смог бы с гордостью утверждать, что ни разу в жизни не падал в обморок. Как бы то ни было, он схватил жену и помчался вниз прежде, чем та обратила внимание на испугавшие его голоса. Однако, как он ни торопился, все же до его ушей донеслись слова, чуть не повергшие его на колени. Крик миссис Вард был услышан за запертой дверью, и в ответ на него были произнесены вполне разбираемые слова — произнесены взволнованным голосом Чарльза, и отец, уловив в нем страх быть услышанным, без меры и беспричинно перепугался сам. А всего-то и было сказано:
— Тихо! Записывай!
За ужином чета Вардов, посовещавшись, приняла решение этим же вечером пригласить сына на серьезный разговор. Какую бы важность ни представляли его исследования, они наносили спокойному домашнему укладу слишком великий урон — лучше бы им прекратиться. Да и о здравомыслии Чарльза вставали закономерные вопросы — разве может всецело уравновешенный человек издавать такие крики и вести беседы незнамо с кем? Да, такому делу явно стоило положить конец — потому как иначе либо миссис Вард захворает, либо удерживать слуг от повального бегства из дома станет невозможно.
На том и было решено; отложив столовые приборы, господин Вард встал из-за стола и решительным шагом направился в лабораторию Чарльза. На третьем этаже он помедлил, заслышав звуки, идущие из давно уж пустовавшей сыновьей библиотеки, — казалось, кто-то сбрасывал книги с полок, шумно перелистывал бумаги. Заступив за порог, Вард-старший обнаружил Чарльза поспешно собирающим необходимый ему материал — рукописи и разнообразные фолианты. На вид юный исследователь казался вымотанным, зримо исхудалым; заметив отца, он тут же выпустил из рук весь ворох книг и бумаг, будто его застали за чем-то непотребным. Когда отец велел ему сесть, он повиновался и некоторое время молча внимал заслуженным упрекам, не отнекиваясь и не переча. Выслушав родителя, Чарльз согласился, что странные разноголосые диалоги, громогласные декламации заклинаний и вызывающие ужасное зловоние химические опыты мешают всем домочадцам и потому недопустимы. Он пообещал не повторять такого более и не нарушать домашний покой столь радикальным образом; единственное, на чем он с прежней горячностью настаивал, — собственное уединение. Большая часть его дальнейшей работы все равно связана с изучением литературы, а для отправления ритуальной части, вероятно, необходимой впоследствии, можно подыскать и другое место. Чарльз выразил глубокое сожаление по поводу того, что его работа стала причиной материнского нездоровья, и пояснил, что подслушанный двухголосый разговор был частью тщательно продуманной символической системы, призванной создать определенный душевный настрой. Варда поразило, что, ссылаясь на определенные химические элементы, сын использует странные, по-видимому, давно уже не бывшие в ходу обозначения — очевидно, принятые в среде бывалых алхимиков, — однако общение с Чарльзом внушило ему полную уверенность в том, что сын здоров и владеет собой, хоть и практикует нечто в высшей степени сомнительное с точки зрения классической науки. Правда, никаких конкретных сведений он так и не добился, а когда Чарльз собрал книги и ушел, господин Вард проводил его недоуменным и озадаченным взглядом. Неразгаданной осталась и тайна гибели старого Уголька — окоченевшее тело кота обнаружилось в подвале часом ранее, с выпученными глазами и оскаленными в гримасе страха клыками.
Понукаемый почти инстинктивным желанием дознаться до истины, недоумевающий отец осмотрел полупустые полки, чтобы выяснить, что забрал с собой сын. Книги ставились на полки в строжайшем порядке, и беглого осмотра вполне хватало, чтобы сказать, какие из них отсутствуют — или хотя бы какая именно область знания была охвачена. Вард-старший с удивлением отметил, что труды по древним культурам и оккультным наукам, кроме взятых раньше, остались на своих местах. Все, что забрал с собой сын, было связано с современностью: исследования в области новой истории, точных наук, географии и философии, литературы, газеты и журналы за последние годы. Характерный для последнего времени круг чтения Чарльза резко переменился, и отец юноши замер, чувствуя, как вместе с ошеломлением в его душе растет дикая уверенность, что покои сына — уж не те, что прежде. Чувство давило все сильнее, и с камнем на сердце он прошелся по библиотеке, ища причину своей бессмысленной тревоги. Неладное явственно ощущалось и подсознательно, и на вполне физическом, доступном глазу уровне. В библиотеке господин Вард сразу заметил, что чего-то не хватает, — и вдруг его осенило; ответ снизошел как гром средь бела дня.
Резной камин из дома на Олни-корт не пострадал, а вот тщательно отреставрированная картина, изображавшая Джозефа Карвена, погибла. Очевидно, жар, насылаемый системой отопления, учинил расправу — после очередной уборки подновленная краска, перестав держаться за древесину почтенного возраста, осыпалась хлопьями и похожими на частицы картинки-мозаики фрагментами. Портрету предка не суждено было более наблюдать за молодым потомком, столь поразительно на него похожим. Горсть мелкой голубовато-серой пыли на полу — вот и все, что от него осталось.
