Почти два часа Уиллет напрасно прождал в библиотеке Чарльза Варда, осматривая пыльные полки, на которых теперь зияли широкие бреши там, где с них забрали книги, и задумчиво морщась, когда взгляд его падал на каминную панель, с которой еще в прошлом году свысока смотрел образ Джозефа Карвена. Через какое-то время в комнате начали сгущаться тени; безмятежное солнце закатилось за горизонт, и доктор внял тому безотчетному страху, что порой накатывает в сумерках, предваряющих приход глубокой ночи. Наконец приехал Вард-старший — он немало огорчился, узнав о сыновнем отсутствии, ведь столько сил уже было брошено на защиту молодого человека! Он ничего не знал о запланированной Чарльзом встрече, однако пообещал известить Уиллета — сразу, как только бедовый отпрыск вернется. Желая доктору доброй ночи, он снова выразил обеспокоенность состоянием сына и горячо попросил сделать все возможное, чтобы вернуть Чарльза в норму. Уиллет был рад покинуть наконец библиотеку — дух в ней витал нехороший и мерзкий, словно исчезнувшая картина оставила после себя некий зловещий след. Ему никогда не нравился тот портрет; даже сейчас, хоть он и мог похвастаться крепкими нервами, в той пустой панели ему мерещилось что-то такое, что вызывало у него настоятельную потребность как можно скорее выйти на свежий воздух.
3
На следующее утро Уиллет получил от Варда-старшего сообщение о том, что Чарльз до сих пор не появлялся. Господин Вард также написал, что звонил доктор Аллен и оповестил, что Чарльз какое-то время пробудет в Потаксете, где его нельзя беспокоить. Это очень важно, потому что и сам Аллен должен отъехать по неотложным делам на какое-то время, оставив все исследования под постоянным наблюдением Чарльза. Чарльз передавал привет и извинялся за все неудобства, к которым могли привести неожиданные изменения его планов. Слушая это сообщение, господин Вард впервые услышал голос доктора Аллена, и его звучание пробудило в нем какие-то далекие воспоминания — нечеткие и тревожные, пугающие даже.
От столь обескураживающих известий доктор Уиллет растерялся сперва. Он точно был уверен в том, что послание Чарльза — искреннее; но чем тогда вызвана столь внезапная смена настроений и намерений с его стороны? Заклеймив собственное прибежище средоточием кошмара, поклявшись никогда не возвращаться сюда и повелев расправиться с бородатым сподвижником, юный Вард вдруг позабыл о всем сказанном — и поступил ровно наоборот. Здравый смысл подсказывал, что юношу лучше оставить наедине с его причудами, однако глубинное чутье Уиллета не позволяло так просто проигнорировать письмо. Вновь перечитав его, доктор понял, что послание вовсе не так бессодержательно и безумно, как могло бы показаться в силу его экзальтированности и определенной доли недосказанности. Слишком уж глубокий и подлинный был выражен в нем ужас, а беря в расчет то, что уже было известно Уиллету, впору было давно отвергнуть всевозможные толкования, продиктованные примитивным недоверием. На расстоянии вытянутой руки расцветал непостижимый ужас — темное соцветие зла, настоятельно подлежащее эрадикации.
Свыше недели доктор Уиллет ломал голову над дилеммой, которая так неожиданно встала перед ним, и все больше склонялся к мысли навестить Чарльза в его избушке. Никто из друзей юноши не решался направиться туда, и даже отец знал об этом месте лишь то немногое, что сам Чарльз счел уместным сообщить ему, однако Уиллет чувствовал, что ему необходимо поговорить с юношей с глазу на глаз. Вард-старший время от времени получал от сына коротенькие бессодержательные записки, отпечатанные на машинке, и его жена, пребывавшая в Атлантик-Сити, общалась с сыном не больше его самого. Наконец, твердо решив действовать, доктор отринул неприятные предчувствия, навеянные потусторонней фигурой Карвена и все более погружающейся в сумрак личностью его наследника, — и смело отправился к избушке, что стояла на утесе у реки.
Уиллет как-то раз уже бывал там, чистому любопытству в угоду, — хотя, конечно, не заходил внутрь и вообще никак не обличал своего присутствия. Дорога была ему известна — поэтому однажды утром, в конце февраля, он в своей небольшой машине выехал на Броуд-стрит. По дороге ему вдруг пришла мысль о том, что он вольно или невольно повторяет тот же путь, что был проделан сто пятьдесят лет назад отрядом мрачно, но решительно настроенных горожан, шедших свершить страшное дело, до сих пор не распутанное до конца.
Поездка по запустелым окрестностям городка не отняла у доктора много времени, и уже вскоре перед Уиллетом раскинулись нарядный Эджвуд и сонный Потаксет. Доктор повернул направо, вниз по Локвуд-стрит, и, пока мог, ехал по грунтовой дороге, а потом вышел из машины и двинулся на север, где над изгибами реки и погруженными в туман низинами зиждилась круча. Домов тут было немного, и трудно было пройти мимо одинокой хижины с каменной пристройкой, примостившейся на возвышении слева. Быстро пройдя по усыпанной палой листвой гравийной дорожке, Уиллет уверенно постучал в дверь и твердым голосом обратился к зловещему португальцу-мулату, чуть приоткрывшему дверь и уставившемуся на гостя.
Доктор объяснил, что должен немедленно увидеть Чарльза Варда по одному немаловажному делу. Отговорки притом не пройдут — если его не пустят, обо всем немедленно узнает отец хозяина. Мулата эти слова не проняли, и он крепко держал дверь, когда доктор попытался оттеснить ее плечом. Тогда Уиллет повысил голос и повторил свои требования — и вдруг из-за двери, из темного нутра дома, донесся сиплый шепот, от чьего звука доктора проняла сильнейшая дрожь — хотя он и сам не понял, почему так его испугался.
— Да впусти уж его, Тони, — молвил голос, — сейчас поговорить — ничем не хуже, чем когда-либо.
Этот шепот действительно встревожил доктора, однако куда больше его испугало то, что сталось сразу после того. Половицы заскрипели, и тот, кто говорил таким странным глубоким голосом, выступил на свет — оказавшись самим Чарльзом Декстером Вардом!
Та тщательность, с коей доктор Уиллет затем задокументировал разговор, состоявшийся в тот вечер, объясняется важностью перемен, которые он приписывает тому периоду. Потому что здесь и он наконец признает глубинные изменения в психике Чарльза Декстера Варда — по его мнению, именно с этой поры ум, порождавший мысли и слова исчезнувшего пациента, утратил всякое соответствие с умом юноши, за чьим ростом и развитием наблюдал он в течение двадцати шести лет. Разночтения с доктором Лиманом побудили Уиллета стремиться к большей точности диагноза, и он с полной уверенностью датирует начало подлинного безумия Чарльза днем, когда родители получили от него первое письмо, набранное на машинке. Стиль посланий, регулярно отправляемых им, совершенно не похож на обычную манеру Варда, далек даже от слога того экзальтированного письма, которое он прислал доктору, — чрезвычайно архаичный, будто внезапные перемены в рассудке пишущего обнаружили родник суждений и образов, бессознательно приобретенных во дни своего детского увлечения стариной. В письмах тех заметны были потуги казаться человеком современным, но от духа их, да и местами от самого языка, явственно веяло былым. Тяжелый отпечаток лет наблюдался в каждом слове и в каждом жесте Варда, когда он принимал доктора в полумраке своих покоев. Он поклонился, пригласил Уиллета сесть и неожиданно заговорил тем самым странным шепотом, который, впрочем, тут же попытался объяснить.
