В другое время и в более поздние годы Чарльз искал ярких контрастов. Одну половину прогулки проводил он в разрушающихся колониальных районах к северо-западу от своего дома, где холм спускается к более низкой возвышенности Стэмперс-Хилл, к гетто и негритянским кварталам, сгрудившимся вокруг того места, где до Революции брал начало каретный тракт в Бостон. Вторая же половина приходилась на благодатное царство южных кварталов — Георг-стрит, Беневолент-стрит, Пауэр-стрит, Уильямс-стрит, — где сохранились в первозданном виде великолепные поместья, обнесенные каменными палисадами рощи и благоуханные зеленые аллеи. Эти блуждания вкупе с прилежной учебой, несомненно, во многом объясняют солидный багаж антикварных знаний, впоследствии вытеснивших современный мир из сознания Чарльза Варда. Они весьма наглядно иллюстрируют ту духовную почву, из которой в роковое зимнее межгодье проклюнулись побеги, принесшие затем столь страшные и странные плоды.
Доктор Уиллет уверен, что вплоть до злополучной зимы, когда были отмечены первые изменения в характере Варда, его увлечение стариной не несло в себе никакого следа патологии. Кладбища привлекали его лишь оригинальностью памятников и исторической ценностью, и ни о каких танатофильских порывах не шло и речи. Но вот, постепенно и едва заметно, начали обнаруживаться любопытные последствия одного из самых блестящих генеалогических открытий Чарльза, сделанного год назад: среди его предков по материнской линии обнаружился некий Джозеф Карвен, завидный долгожитель, перебравшийся из Салема в Провиденс в марте 1692 года и распустивший по округе паутину странных, если не сказать — тревожных, слухов.
Прапрадедушка Чарльза, Уэлькам Поттер, в 1785 году сочетался браком с некоей Энн Тиллингэст, дочерью миссис Элизы. Миссис Элиза, в свою очередь, происходила от капитана Джеймса Тиллингэста; родословная же самого капитана таяла в тумане безвестности. Уже в самом конце 1918 года, изучая рукописный том старых городских учетных записей, молодой специалист по генеалогии наткнулся на пометку, описывающую законную смену имени, — в 1772 году миссис Элиза Карвен, вдова Джозефа Карвена, восстановила для себя и своей семилетней дочери Энн девичью фамилию Тиллингэст на том основании, что «имя ее мужа стало публичным упреком в силу подробностей, открывшихся после его кончины и подтвердивших прежние слухи, коим не верила добропорядочная жена, пока существовала даже тень сомнения». Пометка обнаружилась при разделении двух страниц, намеренно склеенных и означенных как одна, путем тщательной ревизии всей сквозной нумерации страниц тома.
Юноша сразу понял, что обнаружил до поры неведомого прапрапрадеда. Открытие вдвойне взволновало его — ему доводилось уже слышать некоторые расплывчатые намеки касательно сего человека, о коем не сохранилось никаких официальных сведений, не считая ставших доступными совсем недавно. Складывалось впечатление самого настоящего заговора, нацеленного стереть саму память о Джозефе Карвене. Оно и побудило Варда узнать, что же хотели сокрыть и позабыть отцы города и какими доводами они в ту пору руководствовались.
До этого открытия романтический интерес Варда к Джозефу Карвену не переходил границы обыкновенного любопытства, однако, обнаружив родственную связь с очевидно «замалчиваемым» персонажем, он принялся систематически искать все, что только можно было найти о нем, — и в своем вдохновенном поиске преуспел сверх всяких чаяний. Старые письма, дневники и неопубликованные мемуары, найденные на затянутых паутиной чердаках Провиденса и не преданные наследниками огню, обнаружили множество ценных сведений. Важное сообщение пришло также и из далекого Нью-Йорка, где в музее-таверне Фрунзе хранилась корреспонденция колониальных времен, в том числе и из штата Род-Айленд. Однако по-настоящему решающей и, по мнению доктора Уиллета, определяющей ступенью на пути к погибели Варда стала находка августа 1919 года — бумаги, спрятанные в стене полуразрушенного дома на улице Олни-корт. Именно они указали юноше путь к темной бездне глубочайшего падения.
Глава 2. Предвестник и морок
1
Джозеф Карвен, как сообщали предания, услышанные и прочитанные Вардом, был человеком удивительным, загадочным и внушавшим непонятный страх окружавшим его людям. Он бежал из Салема в Провиденс — сию универсальную гавань для эксцентриков, свободолюбцев и попирателей устоев — в самом начале великой охоты на ведьм, убоявшись обвинений в колдовстве в силу его нелюдимости и интереса к химии и герметической медицине. Тридцатилетний мужчина неприметного облика вскоре стал полноправным гражданином Провиденса и приобрел участок под дом севернее имения Грегори Декстера, там, где брала начало Олни-стрит. Стройка велась в квартале Стэмперс-хилл, западнее Променадной улицы, — впоследствии тот участок был переименован в Олни-корт. В 1761 году Карвен переселился в большой особняк по соседству, стоящий незыблемо по сей день.
Первое, что казалось странным в Джозефе Карвене, — то, что он нисколько не старел с течением лет. Он занимался судоходством, выкупил причал близ бухты Майл-Энд, помог восстановить Большой мост в 1713 году, а в 1723-м стал одним из основателей Конгрегационалистской церкви, неизменно храня неприметный вид человека ненамного старше тридцати — тридцати пяти лет. По мере того, как шли десятилетия, это исключительное качество стало привлекать широкое внимание; но Карвен всегда объяснял это тем, что-де произошел из выносливого рода и вел умеренную жизнь, не отягощавшую его организм. Как заявленная «умеренность» соотносилась с вечными разъездами скрытного торговца, а также с его горящими ночи напролет окнами, оставалось для горожан загадкой — немудрено, что они стали искать другие объяснения непреходящей карвеновой молодости. Большинство сходилось во мнении, что цветущий внешний вид ему помогают беречь различные химические снадобья, приготовляемые в лаборатории особняка. Ходили слухи о странных веществах, которые Карвен привозил из Лондона и Индии на своих кораблях или покупал в Ньюпорте, Бостоне и Нью-Йорке; и когда доктор Иавис Боуэн, перебравшийся из Бастерленда
[8], открыл на другом конце Большого моста аптеку под вывеской «Тигель Козерога», досужий говор о лекарствах, кислотах и металлах, постоянно приобретаемых в том заведении немногословным бирюком, более не утихал. Полагая, что Карвен — адепт удивительного и тайного врачебного мастерства, многие страдальцы обращались к нему за помощью. Хотя он, казалось, поощрял их веру в уклончивой форме и всегда снабжал их разноцветными снадобьями и мазями в ответ на их просьбы, было замечено, что его помощь другим редко приносила пользу. Наконец, когда прошло более пятидесяти лет со времени появления незнакомца — а его лицо и телосложение изменилось лет на пять, не более — люди стали перешептываться более угрюмо, почти перестав навещать Карвена. И того, похоже, это более чем устроило.
Частные письма и дневники того периода раскрывают также множество других причин, по которым Джозефу Карвену сначала удивлялись, затем боялись его и, наконец, избегали как чумы. Его страсть к погостам, где его заставали в любое время и во всякую погоду, обрела печальную известность, хотя никто и не замечал с его стороны ничего такого, что можно было назвать непотребным. На Потаксет-роуд у Карвена была ферма, где он обычно жил летом и куда частенько направлялся верхом в разное время дня и ночи. Там его единственными слугами выступала супружеская чета индейцев из племени Наррагансетт: муж немой, весь в каких-то странных порезах, а жена невероятно уродливая — надо думать, из-за примеси крови черномазых. В пристройке фермы располагалась лаборатория, где проводилось большинство химических опытов. Любопытные носильщики и грузчики, доставлявшие бутыли, мешки или коробки к черному ходу, обменивались рассказами о фантастических колбах, тиглях, перегонных кубах и печах, увиденных в низкой комнате с полками, и шепотом пророчествовали, что молчаливый «химик» — читай: чародей — вскоре получит философский камень.
