В своем порыве нисколько не дивился он тому, что Анатас уж слишком равнодушен к своему богатству, не раздумывал над оказавшейся иллюзорной опасностью пламенного пола — самой по себе подозрительной. Даже громадный арочный проем позади помоста, не особо и заметный с другого конца пещеры, всерьез не обеспокоил Ялдена. Лишь только достигнув широкой лестницы, взойдя на помост и оказавшись по колени в чудесных золотых реликвиях прежних веков и иных миров, средь драгоценных камней из безымянных шахт, Ялден начал осознавать неладное.
И теперь заметил он, что волшебный проход через огненный пол сужается, оставляя его в одиночестве на помосте — среди желанных гор злата, но без скупой надежды на помощь. А когда проход полностью исчез, и взор Ялдена отчаянно заметался в поисках спасения, тревог добавила и некая бесформенная податливая тень колоссальных размеров, замаячившая по ту сторону помоста. Дохнуло нестерпимым смрадом, но Ялден не дал себе лишиться чувств. Он буквально заставил себя смотреть — смотреть на что-то гораздо более омерзительное, чем все образы легенд, на что-то, что смотрело на него в ответ, спокойно и насмешливо, семью очами — полными переливчатого блеска.
И вот Анатас, зверь-чародей, миновал арку — могучий, повергающий в омертвелый ужас — и потешился над видом маленького испуганного завоевателя, прежде чем позволить сонму раболепных и безумно голодных саламандр осадить и помост, и того, кто стоял на нем.
Убиение чудовища
Содрогнулся и зароптал славный Лаэн, ибо с Драконьих Холмов сошел черный дым. То наверняка было предвестие, значащее, что Дракон, брызжущий лавой и сотрясающий твердь, утратил покой и корчился ныне в недрах земных, готовый пробудиться. И тогда, собравшись, жители Лаэна поклялись убить чудовище и не дать его огненному дыханию опалить славный их город, помешать врагу низвергнуть изобилие алебастровых его шпилей.
И вот при свете факелов собралось сотенное войско из простого люда, изготовившегося сразиться с врагом в потаенной твердыне его. С наступлением ночи неровными колоннами двинулось то войско к подножию холмов, доверяясь лунному свету на пути своем. Впереди, сквозь пурпур сумерек, отчетливо виднелся огненный столп, указующий цель.
Во имя истины следует отметить, что войсковой дух пал задолго до того, как показался глазам людей враг. Когда луна померкла и сияющие облака возвестили наступление рассвета, сильней всего горе-ратники желали возвратиться домой — победа над Драконом не прельщала их более. Но с восходом солнца они чуть приободрились — и, салютуя копьями, решительно преодолели остаток пути.
Клубы сернистого дыма парили над миром, пеленою затмевая даже взошедшее совсем недавно солнце, и не было им конца — как не было конца дыханию чудовища. Расцветали тут и там крохотные очаги огня, понукая лаэнийцев как можно скорее миновать раскалившуюся скалистую твердь.
— И где здесь Дракон? — прошептал один из воинов — со страхом и надеждой на то, что враг не воспримет слова эти за вызов. Тщетно искали люди Лаэна врага своего — ибо не было там, куда явились они, и намека на сколько-нибудь осязаемую угрозу.
Так, взвалив на плечи копья свои, вернулись они в Лаэн и воздвигли у себя каменную скрижаль, на коей высечено было следующее: «Будучи обеспокоены свирепым Чудовищем, храбрые граждане Лаэна отправились в Его огненное логово и там повергли Его, тем самым сохранив отчизну свою от ужасной Погибели».
Нам стоило немалых трудов прочесть эти слова, когда выкопали мы сей камень из-под обильного древнего слоя застывшей лавы.
Призрак в лунном свете
Морган — не писатель; он даже по-английски связно не говорит. Вот что заставляет меня задуматься о словах, которые он написал, хотя другие над ними только смеются.
Тем вечером он, как обычно, сидел в одиночестве, и вдруг на него будто снизошло что-то. Схватив ручку и бумагу, он стал в спешке оставлять строку за строкой — и вот что у него получилось:
Меня зовут Говард Филлипс. Живу я в Провиденсе, в доме № 66 по Колледж-стрит. 24 ноября 1927 года — не знаю точно, какой год сейчас, — я впал в сон, из которого до сих пор не могу выйти.
Во сне я очутился в мрачной, окутанной туманом трясине под серым осенним небом на северной стороне от покрытых лишайником крутых утесов. Движимый каким-то темным порывом, я карабкался по стене головокружительной высоты, когда мое внимание привлекли многочисленные черные зияющие норы, уходящие вглубь, в самые недра скалы, за которую я цеплялся. Иные участки моего пути казались такими темными, что я не мог разглядеть ни зги. В одном особенно темном месте меня охватил дикий страх — будто я вдохнул затхлых испарений из бездны и на миг повредился в рассудке. Во мраке, утратив всякие ориентиры, я попросту не знал, что именно меня так пугает.
Напрягая последние силы, я взобрался наконец на заросшее мхом каменистое плато, освещенное бледным лунным светом, пришедшим на смену угасающему дню. Вокруг меня не сыскать было ни одной живой души… хотя что-то определенно копошилось в вересковых зарослях на оставшейся далеко внизу угрюмой топи, которую я незадолго до того покинул.
Некоторое время спустя я набрел на ржавые рельсы и источенные временем столбы, что поддерживали кое-как проброшенную через них трамвайную линию. Пройдя вдоль пути, я вскоре наткнулся на желтый трамвай с номером 1852 — вполне себе обыденный для первой декады двадцатого века двухвагонник. Он был пустой, но рабочий, готовый тронуться вот-вот в путь — штанговые токоприемники цеплялись за линию, стучал под полом привод, ручка тормоза повернута. Очевидно, водитель ушел совсем недавно и должен был рано или поздно вернуться, так что я устроился на одном из поперечных сидений и стал ждать.
Вдруг где-то снаружи, слева от меня, громко зашуршал кустарник — и я увидел на фоне лунного неба чернеющие силуэты двух мужчин. На них были форменные фуражки, и я понял, что контролер и водитель прибыли наконец. Вот только… вот только один из них фыркнул по-звериному, принюхался — задрал лицо к небу — безумно завыл на луну. Другой же, пав на все четыре лапы, рванулся к вагону.
И я выскочил из трамвая с безумно колотящимся сердцем, и бежал целые лиги
[58] через мшистое плато, пока усталость не остановила меня — и вовсе не контролер, бегающий, как зверь, на четырех лапах, так испугал меня, а водитель, из чьего лица, бледного и конического, издевательски торчало кверху кроваво-красное щупальце.
