Однако из-за небывалого ливня, накрывшего нас сплошной стеной воды, пришлось изменить планы и искать прибежище. Мы то и дело сбивались с пути, пробираясь в густом, присущем лишь глубокой ночи мраке, но благодаря частым вспышкам молний и нашим набранным на месте знаниям топографии поселка вскоре добрались до наименее разрушенной среди всех хижин, сколоченной из разномастных бревен и досок; уцелевшие двери и единственное крошечное оконце выходили на Кленовый Холм. Запершись от непогоды, мы приладили на место растрескавшиеся ставни — найти место их хранения не составило труда, ведь мы уже посещали похожие хибарки. В гнетущей темени мы сидели на деревянных сундуках, оставшихся от канувших хозяев, лишь изредка разжигая курительные трубки и подсвечивая интерьер фонарем. Сквозь щели в стенах полыхали молнии; вечер был непроницаемо темен, и каждая вспышка казалась необычайно яркой.
Исступление бури живо напомнило мне о роковой ночи на Грозовом Холме. Я снова задался мучившим меня с тех пор вопросом — почему, приблизившись к троице людей то ли со стороны окна, то ли откуда-то из недр дома, демон начал с тех, кто был с краю, оставив того, кто был в середине, напоследок? Почему, откуда бы он ни пришел, он не забрал своих жертв в естественном порядке, то есть вторым — меня? Что в принципе понукало его убивать? Не учуял ли он каким-то образом, что из тех троих главным был я, и не приготовил ли мне участь похлеще той, что досталась моим товарищам?
Пока я перелистывал драматичные воспоминания в уме, неподалеку ударила в землю молния, послышался шум осыпающейся земли. В то же время протяжный вой ветра набрал еще большую силу, возвысившись до крещендо. Мы решили, что молния снова поразила одно из деревьев на Кленовом Холме, и, чтобы проверить догадку, Монро поднялся со своего места и прошел к маленькому окошку. Как только он отворил ставню, внутрь с душераздирающим ревом ворвались ветер и дождь, так что я не расслышал, что он в тот момент сказал; я сидел и ждал, а Монро глядел из окна, оценивая масштабы нанесенного природой разрушения.
Постепенно ветер утих, неестественная темнота начала рассеиваться — судя по всему, буря миновала. Я было надеялся, что она продлится всю ночь и поспособствует нашим поискам, но яркий солнечный луч сверкнул сквозь прореху в стенной панели за моей спиной, положив конец всем моим ожиданиям. Сказав Монро, что стоит впустить в хижину немного света, пусть даже вместе с дождем, я распахнул настежь старые двери. Снаружи царило сплошное месиво — грязь и лужи, свежие груды земли после недавнего оползня; впрочем, я не заметил ничего такого, что бы могло настолько приковать внимание моего друга, который продолжал молча выглядывать из окна. Подойдя к нему, я коснулся его плеча, однако Монро не пошевелился. Тогда я в шутку встряхнул его, разворачивая к себе лицом, — и мерзкий удушливый страх, корнями уходивший в далекое прошлое и необъятные пучины помраченного безвременья, овладел мной.
Потому что Артур Монро был мертв — а то, что осталось на его погрызенной, изуродованной голове, больше нельзя было назвать лицом.
III. Багровый отсвет
Той неистовой бурной ночью 8 ноября 1921 года, вооруженный фонарем, который отбрасывал зловещие тени, я одиноко и безрассудно осквернял могилу Яна Мартинса. Буря назревала еще засветло, когда я только приступил к раскопкам, и сейчас я даже приветствовал тот факт, что кругом стемнело, и неистовые порывы ветра терзают кроны гигантских дубов, простертые к небесам надо мной.
Думаю, мой разум несколько помутился вследствие всех пережитых с пятого августа событий. После того, что произошло на скваттерской заимке во время октябрьской бури, мне пришлось анонимно похоронить человека, чья гибель так и осталась для меня непостижимой. Никто другой не сумел бы объяснить ее тоже, поэтому я оставил всех при мысли, что Артур Монро просто убрался восвояси. Может, скваттеры и раскусили мою ложь, но я в любом случае не хотел их больше пугать. Сам же я на диво зачерствел; пережитое потрясение оставило на моей душе клеймо, и теперь я думал лишь о том, чтобы найти и постичь Тайную Напасть, разросшуюся в моем воображении до поистине вселенской угрозы. Свои поиски я, памятуя о жуткой судьбе журналиста, поклялся отныне проводить в одиночестве, с печатью молчания на устах.
Картина раскопок сама по себе способна была любого вывести из равновесия. Зловещие деревья, невероятно древние, могучие и столь же безобразные, склонялись надо мной колоннадой богохульного друидического капища, приглушая громовые раскаты, порывы ветра и струи дождя. За их испещренными шрамами стволами, в неверном свете вспышек молнии, высились сырые, увитые плющом стены заброшенной усадьбы, а чуть поодаль виднелся запущенный голландский сад, чьи клумбы и дорожки оскверняла белесая гадостная поросль фосфоресцирующего грибка, что явно никогда не был светолюбив. Но ближе всего ко мне было кладбище, где исковерканные деревья вздымали скрюченные ветви, разрывая корнями нечестивые могилы, напитываясь отравой этой земли. Здесь и там сквозь бурую гниль опавшей листвы пробивались уже знакомые мне земляные бугры, отмечавшие места ударов молний в почву.
История привела-таки меня к этой могиле. Когда все прочее оказалось сатанинской насмешкой судьбы, у меня, собственно, и не осталось ничего, кроме истории. Теперь я верил, что Тайная Напасть была не материальной сущностью, а мстительным призраком, седлавшим полуночные молнии. Благодаря многочисленным местным легендам, которые мы с Артуром Монро изучали, я верил, что то был призрак Яна Мартинса, умершего в 1762 году. Именно поэтому я упрямо и бездумно раскапывал его могилу.
Имение отстроил в 1670 году Геррит Мартинс, состоятельный торговец из Нового Амстердама, не принимавший порядков британской короны. Он повелел возвести прежде явно достойное восторгов здание на холме в лесной глуши, уединенность и девственная природа коей пришлись ему по нраву. Лишь сильные грозы, бушевавшие здесь летней порой, омрачали его радость, но, подбирая место для постройки усадьбы, минхер Мартинс списал устойчивый природный катаклизм на преходящие капризы погоды. С течением времени, впрочем, стало очевидно, что феномен сей был присущ всей округе. В часы грозы Мартинс неизменно мучался от нестерпимых головных болей — и потому оборудовал комфортно подвал, где укрывался от бесчинств стихии.
О потомках Геррита Мартинса известно еще меньше: все они воспитывались в ненависти к королевской власти и избегали чтущих ее, жили отчужденно, и среди людей шла молва, что изоляция повлияла на их умственные способности и манеру изъясняться. Всех их объединяла черта, передававшаяся по наследству, а именно — гетерохромия, разный цвет глаз: один голубой, другой карий. Их связи с окружающим миром постепенно сходили на нет, и в конце концов они повадились брать в жены усадебных служанок. Их отпрыски спустились в долину, смешавшись с местными — так, в свою очередь, появились нынешние безродные скваттеры: те же из них, что не покинули отчий дом, становились все более замкнутыми и нелюдимыми, и их нервная система особым образом реагировала на частые в тех краях грозы.
Большая часть этих сведений стала известна благодаря молодому Яну Мартинсу, который в силу своей врожденной неугомонности пополнил ряды колониальных войск, когда весть о планах конгресса Олбани достигла Грозового Холма. Он был первым из потомков Геррита, кто повидал большой мир, и, вернувшись через шесть лет после военных действий, был с неприязнью встречен отцом, братьями и прочей родней. Он более не разделял странностей и предрассудков Мартинсов, а горные грозы уже не влияли на него так, как раньше. Напротив, его начала угнетать семейная среда, и он часто писал своему другу в Олбани, что планирует оставить родительский дом.
