— Нет, — поспешно бросил он в ответ на обращенный к нему вопрос, — кто эта леди на снимке, мне неизвестно. Да и потом, — добавил он, — оно такое старое, это фото, что сейчас-то вряд ли кто ее узнает…
Но Альфред Тревер солгал — и об этом догадались многие, ведь о теле умершего старца он проявил неожиданную заботу, даже вызвался организовать в Эпплтоне погребение. Само собой, Альфред узнал женщину на снимке — над каминной полкой в его домашней библиотеке висела точная копия этого фотопортрета, и всю свою жизнь он знал и любил его оригинал.
Ибо эти утонченные и благородные черты принадлежали его матери.
Западня
В один из декабрьских четвергов все началось с того необъяснимого движения, которое, как мне показалось, я уловил в старинном копенгагенском зеркале. Нечто шевельнулось или отразилось в стекле, хотя я был один в своей комнате. Я замешкался, пристально вгляделся, потом, решив, что это, должно быть, чистая иллюзия, снова принялся расчесывать волосы.
Я нашел это старое зеркало, покрытое пылью и паутиной, во флигеле заброшенного поместья на малонаселенной северной территории Санта-Круса
[64] и привез его в Соединенные Штаты с Виргинских островов. Почтенное стекло потускнело от более чем двухсотлетнего пребывания в тропическом климате, а изящный орнамент на позолоченной раме рассыпался. Впрочем, мне удалось собрать все его части и привести практически в былой вид — и зеркало, несшее на себе благородно-антикварный отпечаток, пополнило мой интерьер.
Теперь, несколько лет спустя, я жил наполовину как постоялец, наполовину как учитель в частной школе моего старого друга Брауна на ветреном склоне Коннектикутского холма — занимал неиспользуемое крыло в одном из общежитий, где у меня было две комнаты и целый коридор под собственные нужды. Старое зеркало, надежно спрятанное в матрасе, было мною распаковано по прибытии в первую очередь — его я разместил в гостиной на старом столе из розового дерева, принадлежавшем моей прабабушке.
Дверь моей спальни находилась как раз напротив двери гостиной, а между ними был коридор; и я заметил, что, глядя в свое шифоньерное зеркало, могу видеть большое зеркало через два дверных проема, как бы глядя в бесконечный уменьшающийся коридор. В этот четверг утром мне показалось, что я заметил странное движение в этом обычно пустовавшем проходе, — но, как уже было сказано, вскоре я отбросил эту мысль как абсурдную.
Спустившись в столовую, я застал учеников жалующимися на холод — оказалось, что из строя вышла школьная котельная. Будучи особо чувствительным к низким температурам, я и сам решил не занимать ни одну из наверняка промерзших классных комнат, так что весь мой класс разместился в гостиной у камина — едва такое предложение прозвучало, ученики, галдя радостно, устремились в мое крыло.
Когда занятие подошло к концу, юноши и девушки разбежались кто куда — задержался один только Роберт Грандисон. Он попросил остаться, так как у него не был назначен второй утренний урок, и я разрешил. Усевшись в удобное кресло перед камином, Роберт принялся с любопытством глазеть по сторонам.
Однако прошло совсем немного времени, прежде чем он пересел в другое кресло — в то, что стояло несколько дальше от только что разожженного камина; и эта перемена привела его прямо к старинному зеркалу. Сидя в своем кресле в другой части комнаты, я заметил, как пристально он стал смотреть на мутное стекло. Дивясь тому, что так сильно заинтересовало Роберта, я вспомнил о собственном утреннем опыте. Время шло, а он продолжал смотреть, слегка нахмурив брови.
Наконец я тихо окликнул его, спросив, что привлекло его внимание. Медленно, все еще озадаченно хмурясь, он оглянулся и ответил довольно осторожно:
— Это все волнистость стекла… кажется, так это называется, мистер Каневин
[65]. Там как будто бы пучок линий двигается — и все сходятся в одной точке. Я могу показать!
Мальчик вскочил, подошел к зеркалу и приложил палец к точке в левом нижнем углу.
— Здесь, сэр, — сказал он, повернувшись ко мне, не отрывая пальца от выбранного места.
Должно быть, в тот момент, когда он повернулся ко мне, его палец слишком сильно вжался в стекло, потому что он вдруг резко отдернул руку от зеркала, как будто с некоторым усилием, и уставился на стекольную гладь с явным недоумением.
— Что такое? — удивленно спросил я, поднимаясь и подходя ближе.
— Я… мне… — Он выглядел смущенным. — Такое дело, сэр… В общем, мне показалось, что кто-то… или что-то… пыталось втянуть меня за палец туда, внутрь. Конечно, это звучит как небывальщина… но клянусь, именно это я и почувствовал! — для своих пятнадцати лет он порой делал совершенно неожиданные выводы.
Я подошел и попросил его показать мне точное место, которое он имел в виду.
— Вы, конечно, сочтете меня дураком, сэр, — смущенно сказал он, — но… ну, отсюда я не смогу точно показать. А вот с того места, где сидел — вполне.
Заинтригованный, я сел в кресло, которое занимал Роберт, и посмотрел на отмеченное им место на зеркале. И правда, с этой конкретной позиции многочисленные завитки древнего стекла, казалось, сходились — как растянутые струны, перехваченные невидимой рукой.
Встав и подступив вплотную к зеркалу, я понял, что не могу больше наблюдать этот причудливый эффект. По-видимому, он был доступен только с определенных углов. Та часть зеркала, где он сильнее всего проявлялся, при прямом взгляде не давала четкого отражения — я едва мог видеть собственное лицо. И как только я не замечал ранее? Загадка.
Вскоре прозвучал школьный гонг, и Роберт убежал, оставив меня наедине с оптической аберрацией. Подняв шторы на окнах, я пересек коридор и стал искать то место в отражении в зеркале шифоньера. Довольно быстро отыскав его, я пристально всмотрелся — и опять, как мне показалось, уловил некоторое мельтешение; а когда, вытянув шею, добился нужного угла зрения, нечто будто бы прянуло на меня из глубины зеркала.
Иллюзия «движения» стала явной, оформившейся, напоминающей мимолетный, но при том интенсивный закрученный вихрь — по подобной траектории кружатся опавшие листья на крыльце поздней осенью. По кругу — и в то же время вовнутрь, в нескончаемом потоке, что устремлен к некой конкретной точке по ту сторону стекла. Я был зачарован этим оптическим феноменом. Даже понимая, что передо мной, верней всего, простая иллюзия, я все никак не мог забыть, что сказал Роберт: «Что-то пыталось втянуть меня за палец туда, внутрь», — и сам будто бы втягивался в наблюдаемый в зеркале водоворот.
