«Основные соли животных могут быть приготовлены и сохранены таким образом, что изобретательный муж воссоздать способен весь Ноев ковчег в лаборатории своей и всякую прекрасную животную форму поднять из праха по желанию своему. Также из основных солей останков человечьих ученый муж способен, не прибегая к черному поруганию мертвых, форму любого предка из пепла возродить, где бы тело оного огню ни предали».
Однако же самые недобрые слухи о Джозефе Карвене ходили в доках на южном околотке Променадной улицы. Моряки — суеверный люд; и даже просоленные бывалые корабельщики, прошедшие семь морей на судах с ромом, рабами и специями, лихие водители каперов и бригов, принадлежавших Браунам, Крофордам и Тиллингэстам — все крестились, едва завидя сухощавого, обманчиво молодого мужчину со светлыми волосами и печатью легкой сутулости на плечах, когда тот посещал склады на Дублонной улице или вел деловые переговоры с капитанами и хозяевами грузов на длинном пирсе, куда без конца причаливали карвеновы суда. Даже те капитаны, что плавали под его началом, страшились и чурались своего нанимателя, а матросов Карвен набирал из числа не обремененного принципами отребья с Мартиники, Евстафьева острова, из Гаваны и Порт-Ройяла. К слову, настораживала та частота, с каковой обновлялся состав организуемых Карвеном команд. Когда судно приставало к берегу, экипаж отпускали в увольнение на сушу, а стоило всем снова собраться на борту, как непременно кого-нибудь не досчитывались. И практически всегда незнамо куда девались именно те матросы, кого отправляли с поручениями на ферму в Потаксете, и сей факт не укрывался от внимания остальных. Вскоре Карвен начал испытывать серьезные трудности с укомплектовкой экипажей — слух о роковом дельце с верфей Провиденса множился, кто-то непременно сбегал, а найти замену этим малодушным на вест-индских островах делалось все трудней.
Таким образом, к 1760 году Джозеф Карвен — самый настоящий изгой, подозреваемый в сделках с дьяволом и разного рода злодеяниях, тем паче жутких оттого, что никто не мог их обличить, описать и доказать. Последней каплей стала история с пропавшими в 1758-м солдатами. В марте и апреле того года два королевских полка, направлявшихся в Новую Францию, были временно расквартированы в Провиденсе, после чего из обоих стали убывать солдаты — в количестве, каковое едва ли выходило списать даже на разгоревшийся очаг дезертирства. Говаривали, будто Карвена часто видели беседующим с «красными мундирами»; и поскольку многие из них впоследствии бесследно исчезли, снова вспомнились и странные исчезновения матросов. Кто знает, чем бы обернулось дело, не получи те полки приказ двинуться дальше.
Тем временем благосостояние Карвена знай себе прирастало. Он фактически монопольно торговал в Провиденсе селитрой, черным перцем и корицей, стал вторым после Браунов завозчиком медной посуды, индигокармина, хлопка, шерсти, соли, снастей, железа, бумаги и разнообразных британских товаров. Почти всецело зависели от Карвена такие ушлые торговцы, как Джеймс Грин, владелец магазинчика «Слон» в Чепсайде, чета Расселов, содержавшая лавку у Большого моста под вывеской «Золотой Орел», и даже Кларк с Найтингейлом — хозяева харчевни «Жареная Рыбина» близ Нового Кофейного Дома. А связи с местными винокурами, молочниками, индейцами-коневодами и свечниками из Ньюпорта сделали отшельника с дурной славой одним из ведущих экспортеров колонии.
Хоть Карвен и слыл изгоем, все же он жил в обществе — поэтому, когда сгорело здание колониальной управы, он пожертвовал на постройку нового, до сих пор украшающего старую центральную улицу, весьма значительную сумму. В 1761 году он ссудил деньги управе на реставрацию Большого моста, разрушенного октябрьскими штормами, а для публичной библиотеки приобрел множество новых книг — на замену сгинувшим в пожаре в управе. В довершение делец учредил сбор средств, по итогам коего была вымощена булыжником рыночная площадь, а на Променадной улице были заделаны многочисленные ямы и пробоины и проложен, как бы утверждая правомочность названия, настоящий прогулочный променад. К этому времени Карвен уже переселился в пусть не отличающийся архитектурными изысками, но отмеченный достаточной роскошью новый дом с ионическими антами при входе. Когда в 1743 году ревнители Уайтфилда откололись от церкви доктора Коттона и основали свой храм во главе с дьяконом Сноу напротив Большого Моста, Карвен присоединился к ним — хотя ревностным прихожанином пробыл совсем недолго. Позже он снова начал демонстрировать набожность, очевидно, желая избавиться от падшей на него тени — сознавая, что, если не принять существенных мер, злые языки смогут немало навредить его репутации дельца.
2
Удивительно было наблюдать, как анемичный эксцентрик, переступивший рубеж столетия в маске мужчины средних лет, пытается отделаться от шлейфа народного страха и порочащих пересудов — настолько неопределенных, что сама их причина виделась укрытой мраком. Личное богатство и необходимость блюсти в обществе видимость приличий в конце концов оказались на стороне Карвена — его стали терпеть не в пример лучше, особенно после того, как перестали пропадать нанимаемые им матросы. К тому же он надлежащим образом скрывал свои кладбищенские мытарства — более на погостах его не заставали, и даже слух о жутких явлениях близ фермы в Потаксете сошел на нет. Его огромные траты на провиант и скот притом сохранились, и до недавнего времени, когда Чарльз Вард поднял счета и накладные Карвена из городских архивов, никому, кроме этого остервенелого в своем интересе юнца, не пришло в голову сопоставить поразительно большое число чернокожих рабов, которых Карвен доставлял из Гвинеи вплоть до 1766 года, с ничтожно малым количеством купчих бумаг, удостоверяющих продажу их работорговцам с Большого Моста или окрестным плантаторам. Умело сочетаемые находчивость и изворотливость — то были одни из главных качеств Джозефа Карвена, умело разыгрываемые им при необходимости.
Но, как и следовало ожидать, запоздалые старания не принесли раннего успеха, ибо Карвена все так же сторонились, все так же не доверяли ему. Хоть бы и того, что древний старец на вид оставался мужчиной в самом расцвете сил, хватало для разного рода подозрений, и он не мог не понимать, что растущее общественное предубеждение может в один черный день стоить ему материального достатка. Каким бы тайным целям ни служили его сложные исследования и эксперименты, они явно требовали немалых расходов. Карвен мог бы переехать куда-то еще, где никто бы не знал ни о его странной молодости, ни о темных делах, но переезд на новое место лишил бы его нажитых в Провиденсе преимуществ в торговле. Здравый смысл подсказывал дельцу поддерживать хорошие отношения с горожанами, рассеять окружавшую его атмосферу угрюмого недоброжелательства, подозрительности и страха, не навлекать косых взглядов, шепотка за спиной и желания под любым предлогом избежать его общества. Его беспокоили клерки, зарабатывавшие все меньше из-за начавшегося застоя в делах и не уходившие только потому, что никто теперь не хотел брать их на службу; он удерживал своих капитанов и матросов хитростью, привязывал к себе людей каким-либо способом: залогом, заемным письмом или, прознав что-нибудь компрометирующее, шантажом. Как отмечали не без восхищения многие современники, поистине колдовскую силу Карвен проявлял в извлечении на свет божий и использовании в сомнительных нуждах фамильных секретов! За пять лет до своей смерти он будто бы опросил лично множество умерших свидетелей — только так можно было объяснить иные деликатнейшие сведения, которые держал он, что козыри, наготове.
