– Я это уже сделал.
– Нет, вы это сделаете в первый раз.
Ренеттиа настойчиво ткнула пальцем в жезл.
– Мы закончили?
– Закончили? Не понимаю.
– С тем, что вы для меня делали.
– Убывания нет, приобретения тоже. День тот же самый, и к вам вернулось чуть больше пяти с половиной часов.
Все, что каждый из нас говорил другому, было непонятным. Мы уставились друг на друга под палящим солнцем, войдя в своего рода бессловесный ступор. Солнечные лучи казались мне чем-то неизбежным, невыносимым, существовавшим всегда. Они лупили меня по спине, отражались от беленой поверхности бетонного пирса.
Ренеттиа повернулась к лодке, мотор которой работал вхолостую. Больше она не уделяла мне внимания, сосредоточившись на развороте, на том, чтобы провести суденышко под веревками, протянутыми сверху к двум другим лодкам, стоявшим поблизости. Я был на нее зол; все, что делали эти адепты, меня раздражало. Дождался, пока она уплывет, чтобы удостовериться: больше не придется исполнять никаких диких необъяснимых ритуалов. Когда лодка оказалась на другой стороне гавани, я нагрузился сумками и с трудом потащился вдоль пирса.
45
Должно быть, я брел еще медленнее, чем думал, потому что, добравшись до здания Приема, обнаружил, что Ренеттиа уже там, сидит под навесом вместе с другими адептами. Когда я проходил мимо, она никак не отреагировала на мое присутствие, да и в любом случае мне больше нечего было ей сказать. Я, однако, заметил, что за недолгое время, прошедшее после нашей последней встречи, она не только оставила где-то лодку, но и успела переодеться. Пока мы плавали, на ней была неопрятная желтая рубашка и белые штаны, а теперь она оказалась в длинном газовом платье со сборками.
Я прошел в здание. Двое служащих праздно сидели за стойкой, приезжих кроме меня не было видно. Один из мужчин встал, надел фуражку, и я протянул ему жезл вместе с путевыми и личными документами. Я что-то сказал в том смысле, что мои бумаги уже проверяли, но он не отреагировал. Проверка жезла совсем не отняла времени – он его вставил в отверстие, и сразу выполз отпечатанный листочек. Чиновник сунул его мне, не глядя. Однако мое появление в то время, когда корабля в гавани не ожидалось в ближайшие несколько часов, вызвало его интерес.
Вместе со вторым чиновником они взялись проверять мой багаж, ища чего-то, что их могло заинтересовать. Я знал, что почти наверняка не везу ничего сомнительного, и предоставил им этим заниматься. Сам же тем временем осмотрел повнимательнее жезл и обнаружил, что Ренеттиа процарапала на древке несколько новых линий. Одна проходила по всей длине и была прорезана глубоко. Остальные обвивали древко возле рукояти, и еще совсем тоненькая спираль была прочерчена примерно посередине, очень аккуратно и точно; она делала четыре оборота и с обоих концов плавно сходила на нет.
– Какая у вас работа, монсеньор Сасскен? – спросил один из чиновников. Он держал одну из моих нотных тетрадей, сплошь исписанную.
– Я музыкант и композитор.
– Это ваш почерк?
– Да. Я композитор. Это мое занятие. Я пишу музыку.
Он уставился на тетрадь еще внимательнее.
– Вы собираетесь работать во время пребывания на Кэ? – спросил он.
– Нет, я здесь проездом, на одну ночь. Утром уезжаю.
Я показал на расписание, к которому агентство прикрепило билет на следующую часть путешествия, до Тумо, датированный следующим днем. Все было совершенно ясно.
– Значит, вы приехали не для работы? Если вы планируете здесь выполнять какую-либо работу, оплачиваемую или бесплатную, следует получить разрешение. Иное будет серьезным нарушением закона.
– Полагаю, вы можете считать, что я в отпуске, – ляпнул я.
Чиновник, делавший что-то, сразу замер.
– Что вы полагаете? – переспросил он, первый раз с тех пор, как я вошел, глядя мне в глаза. – Так вы в отпуске или нет? Собираетесь вы еще делать вот это вот? – он ткнул пальцем в мою рукопись.
– Нет, – тут же ответил я. – Я нахожусь в туристической поездке по островам.
Я понял, что получил урок. Раньше мне не приходилось слышать о разрешении на работу. Интересно, это правило действует по всему Архипелагу или только на Кэ?
Чиновник снова попросил посмотреть жезл, который я ему передал, а потом смотрел, как он его тщательно обследует. Потом меня попросили открыть футляр со скрипкой. По-видимому, они никогда не видели инструмент вблизи, потому что заставили его достать и показать, как я его держу при игре, затем пожелали услышать несколько нот. Я сообщил им, что играю для собственного удовольствия, и воспроизвел первые четыре такта аллегро маэстозо из моего скрипичного концерта в ре мажор. Скрипку опять следовало бы настроить, но не думаю, что они это заметили.
После всего этого я побрел через гавань к пирсу, где причаливал «Серкизец», потому что когда мы с женщиной из турагентства на Мьюриси планировали долгое путешествие до Теммила, то использовали при определении маршрута опубликованное расписание хождения судов. Она походя заметила, что таблицы прибытия и отхода кораблей дают наилучшую основу для планирования. Я уже заметил, что паромы редко опаздывают как с отплытием, так и с приходом, а если опаздывают, то ненамного.
Поэтому меня озадачило открытие, что «Серкизца» нет у причала, где я ожидал его найти. Если он уже уплыл, то я хотел знать, в котором часу. На Тумо мне предстояло плыть на другом судне, но на острове, где восход солнца – это пущенный наоборот закат, «Серкизец» оставался, самое малое, символом чего-то знакомого. Но его не было.
Я прошел в управление гавани, где имелось табло прибытий и отправлений. «Серкизец» был там показан выделенной строкой – его прибытие составляло важнейшее событие дня. Шел он по расписанию, но прибыть должен был лишь в конце дня. Примерно за час до заката.
Дата не изменилась.
Я решил, что не следует находиться в гавани, когда судно причалит – не хотелось видеть высаживающихся пассажиров. Ренеттиа сказала, что ко мне вернулось пять с половиной часов. Я посмотрел на свои часы, которые показывали то же время, что и настенные часы в управлении гавани. Кого я увидел бы сходящим на пристань с палубы «Серкизца»?
Я в последний раз вступил в схватку с неуклюжим багажом и медленно потащился к центру города в поисках отеля, где заказывал комнату.
46
Избавляться от личных вещей для меня всегда было трудным занятием. В годы, пока я рос, у моей семьи было так мало материального имущества, что и в нынешние более благополучные финансово времена я по-прежнему экономил деньги и старался пользоваться вещами как можно дольше. Но теперь я знал, что большая часть того, что я вожу с собой, превратилась в лишний груз, кару небесную. Я был проклят необходимостью тащить свой багаж сквозь время.
