Я выключила воду, вздохнула, завернулась в полотенце, встала на крошечный островок пола между мокрыми полотенцами и грязной одеждой, и отперла дверь. В ванную влетела девушка с длинными выбеленными волосами и колечком в носу. На несколько лет старше, чем остальные подружки Эгиля, но в остальном ничего особенного.
— Давай быстрее, — сказала я.
— Спасибо огромное! Спасибо! — Девушка бросилась к двери в туалет. — Прости, я ни за что не стала бы тебя дергать, но совсем припекло, прямо сил нету. Вот я и подумала — мы же тут одни девушки, так что почему бы и нет…
Пока она сидела на унитазе, я вытерлась. Мне никогда не нравилось, когда смотрят на меня голую. Даже в одиночестве я стеснялась собственной наготы. В ней есть что-то жалкое, бесцветное, словно у одеяла без пододеяльника. Я ждала, что девушка скажет что-нибудь, посоветует эпиляцию или отпустит еще какой-нибудь комментарий о моем теле. Вместо этого она спустила воду в унитазе и подошла к раковине.
— Ничего, если я еще накрашусь? Если я уж все равно тут?
Я пожала плечами и, наклонившись вперед, вытерла полотенцем волосы. Девушка нашла на стиральной машинке косметичку и, достав из нее карандаш, принялась подводить глаза.
— Тебя вчера с нами не было, — сказала она.
Я тряхнула взлохмаченными волосами.
— Мне некогда было. У тебя нету расчески? А то моя в комнате осталась.
Она протянула мне белую расческу, а сама продолжила подводить глаза, отчего становилась все больше похожа на кошку.
— Эгиль говорит, ты вообще с ними больше не тусуешься.
— Да, — я с силой дергала спутанные колтуны.
— А говорят, что у тебя в комнате питон живет…
— Мало ли чего говорят… — Я дернула рукой, и на белой щетке остались несколько темных волосинок. Рядом со светлыми они смотрелись странновато. — А когда у тебя кольцо в носу, за него сопли не забиваются?
Девушка рассмеялась. Один передний зуб у нее немного выдавался вперед.
— Все время забиваются.
— Все равно оригинальнее, чем татуировка на копчике.
— Такая у меня тоже есть, — она задрала свитер на спине, — смотри. Обожаю клише — по-моему, это клево. У тебя ничего наподобие нету?
Я смотрела на девушку. Татуировка на копчике, колечко в носу, чуть кривые зубы… Она отличалась от других девушек, бывавших у нас в доме. Прикольная, непохожая на них.
— Я тоже хочу себе на заднице змею набить, — сказала я, — если уж Эгиль говорит всем, будто у меня в комнате питон.
Девушка прижала пальцы к губам.
— Ты смеешься? Так он что, все выдумал? — Громко расхохотавшись, она схватилась за грудь. — Вот это ты меня удивила, Лив. Тебя ведь так зовут, да? — Пожала мне руку. — А я Анита. У тебя какие планы на вечер?
— Я иду на ужин с сокурсниками из медицинского колледжа.
Она засмеялась.
— Вот крутяк-то.
Я покачала головой, а Анита наклонилась к зеркалу и стерла комочек туши.
— Я тоже с сокурсниками сегодня встречаюсь. Я учусь в Школе искусств. Наверное, в «Крошку Лёвенволда» пойдем, — и быстро нанесла на щеки румяна.
Иногда по пятницам я заходила в «Крошку Лёвенволда» выпить дешевого вина. Этот бар был не похож на «Лазейку», где мы с Инваром и Эгилем были завсегдатаями. «Крошка Лёвенволд» — место поприличнее, вроде как почище. Атмосфера, когда посетители уже хорошенько поддадут, там такая же — после полуночи в Олесунне везде все одинаково, — однако что-то все же иначе. Люди там другие.
— Ты что, искусством занимаешься? Рисуешь?
Она кивнула.
— В основном рисую, ага. И не только на физиономии. — Улыбнулась, перехватив в зеркале мой взгляд. — Тело — это тоже искусство, да, но чаще всего я рисую на холсте.
Анита смеялась над собой — и это поразило меня. Возможно, она и сама это заметила, потому что в ее смехе вдруг послышался какой-то надлом. Она посмотрела мне в глаза.
— Кстати… Может, я чересчур много себе позволяю, но у тебя необычные глаза. Ты была бы отличной моделью для художника.
Я окинула взглядом кучу полотенец на полу. Щеки у меня запылали.
— Ты прости, если я ляпнула чего лишнего, — сказала Анита.
Необычные глаза… О чем это она вообще? Это почему-то прозвучало даже бестактнее, чем если б она отпустила комментарий о моем теле.
— Нет, — выдавила я, — просто это странно.
— Ладно, не буду тебе больше надоедать, — сказала Анита, собрала косметичку и, перепрыгнув через грязное белье, открыла дверь. — Приходи в «Крошку Лёвенволда», если с медсестрами заскучаешь. — И скрылась в коридоре.
Я торопливо оделась, удивляясь охватившему меня жару, какой бывает при поднимающейся температуре.
С кухни доносился рассерженный голос Эгиля. Подойдя ближе, я увидела, как он расхаживает по тесной кухоньке, прижав к уху телефон. Из трубки ему отвечали — приглушенно, бесстрастно.
— Знаешь, кто ты такой? — спросил Эгиль. — Морской огурец! На других тебе вообще плевать. Ноль без палочки — вот ты кто.
Голос в трубке оставался бесстрастным, словно у строгого школьного директора.
— Тебя все терпеть не могут. Неудивительно, что мама тебя бросила.
Внезапно Эгиль развернулся и увидел меня. Взгляд у него был таким тяжелым, что я немедленно ретировалась в коридор. Сердце мое колотилось. Я заглянула в открытую дверь комнаты Ингвара.
— А вот и ты, — сказал тот с деланой веселостью.
Я вошла к нему в комнату. Штора была опущена, так что солнце просачивалось внутрь сквозь узенькие щели. Ингвар с раскрытой книгой в руках лежал на кровати. Я присела у него в ногах.
— А я тут как раз про тебя прочитал, — усмехнулся он.
С обложки на меня смотрел мужчина с длинным подбородком и носом, в венке из зеленых листьев. Данте Алигьери. «Божественная комедия».
Какой же ты гик, Ингвар…
— Вот, слушай, — и он принялся читать вслух.
В тексте рассказывалось о двух существах, мужчине и змее, которые превратились друг в друга. Стихотворение описывало все в мельчайших деталях, как ноги мужчины срослись, язык раздвоился; а со змеей произошло ровно противоположное — у нее появились волосы и уши. Тем временем кожа мужчины затвердела. В конце концов он, став змеей, уполз прочь, а змея, превратившаяся в мужчину, осталась.
— Вот и с тобой то же самое, — засмеялся Ингвар, — ты превращаешься в змею. И сейчас лежишь там, у себя в комнате, а к нам выходит Неро.
Я покачала головой и направилась к двери.
— Ты что, уходишь?
— Увидимся в следующей жизни, Ингвар, — сказала я.
И ушла.
