Мариам
Кристиансунн
Понедельник, 21 августа 2017 года
Сквозь шторы просачивался утренний свет. Предательский слабый свет, разоблачающий все, о чем у меня нет сил думать — что сегодня день, что мир существует и что я сама тоже в нем присутствую. Накрыться с головой одеялом — тщетная попытка обмануть саму себя. Голова знает, что день никуда не делся. Голова знает, что за окном по-прежнему конец лета и что сегодня первый школьный день. Голова не забыла ее дыхание, когда та была совсем маленькой — короткое, прерывистое, — ее голос, впервые назвавший меня мамой. Или то чувство, когда мы с ней стояли перед зеркалом и показывали друг на друга. Голова утверждает, будто помнит, каково это — целовать крохотные ножки, показывать на каждый пальчик и щекотать его. Маленькие губки, надутые во время сна, то, как сны заставляли ее хмурить лобик. Голова знает, что виновата в моих мучениях.
В дверь постучали, и в комнату вошел Тур. Вид у него озабоченный, а надел он сегодня одну из самых своих красивых рубашек — синюю с серебряными нитями. Верхняя пуговица расстегнута. Рубашка чудесно гармонирует с его глазами и сединой. Тур принес поднос с едой и стакан молока.
— Ты завтракала? — Он поставил поднос и стакан на тумбочку, и, когда я покачала головой, нахмурился. — Сегодня в поисковой операции вызвались принимать участие двести добровольцев. И все школьники из Алланенгена. Без Ибен учеба не начнется.
Говорил он, не глядя на меня. Смотрел отстраненно, куда-то в стену, на семейные фотографии. Просить меня присоединиться к поискам он не станет, а сама я ничего не скажу. После всего, что я сделала, ему нелегко находиться рядом со мной, в одной комнате, да еще и разговаривать. И тем не менее Тур, по обыкновению, терпелив и заботлив. Мне вечно кажется, будто своей заботой он подает мне пример того, каким должно быть мое отношение к нему. Пытается в какой-то степени научить меня чему-то, но не может. Я села, взяла стакан и из благодарности принялась мелкими глотками пить молоко, поглаживая ладонью цветастый пододеяльник. Потом Тур ушел.
Я зажмурилась, стараясь представить, будто меня нет. В ушах зазвенел девчачий смех. Я все время вспоминаю ее в минуты до исчезновения, ссутулившуюся, с дурацким журналом в руках. Журнал нашли. А ее все еще ищут. Словно одиннадцатилетняя девочка вообще может потеряться в городе или рощице площадью сто квадратных метров возле дома. Ибен рассудительная. Она прекрасно знает, где живет. Случись что — и она попросила бы взрослого помочь или пошла прямиком домой. Вот уже два дня прошло. Кто-то забрал ее. Остальные объяснения не имеют смысла. Если сегодня они ее найдут — где бы ни искали, — то найдут мертвой.
Память подсунула мне воспоминание об одном случае этой весной. Я только вернулась с работы и сидела в кресле, в гостиной. Ждала, когда придут Тур и Ибен. Впрочем, неправда. Не ждала. Я собиралась с силами. Готовилась к приходу моей семьи. По звуку открывшейся двери я поняла, что первой в дом вошла Ибен. Она двигалась со свойственной ей осторожностью, словно испуганный воробей. Шла в гостиную — наверняка телевизор хотела посмотреть, — но, увидев меня, остановилась на пороге.
Я заметила, что ее мучает чувство вины. В глаза мне она не смотрела. Меня захлестнула ярость, совершенно необъяснимая. Я почувствовала себя злой. Мое тело толкало меня на несправедливость.
— Как твоя контрольная по английскому, Ибен? — Я не сводила с нее глаз, ожидая ответ.
— Хорошо, — пробормотала она.
Я знала, что она лжет, и надавила сильнее.
— Ты же так долго готовилась, да? Помнишь, вчера ты сказала, что готовилась долго и поэтому можешь поиграть?
— Да. Я долго готовилась.
Все в ней кричало, что она лжет, и я начала издеваться над ней.
— Какая же ты умница! — воскликнула я. — Мне прямо не терпится послушать.
Но и этого мне было мало. Когда мы позже ужинали втроем, я сказала Туру:
— Ибен говорит, что сегодня замечательно написала контрольную по английскому.
Тур мой сарказм не раскусил, поэтому гордо улыбнулся и сказал:
— Молодец, Ибен! Вот видишь, не зря ты готовилась.
Я знала — это подогреет ее стыд. Что Тур так гордится ею. Но даже это меня не остановило. Позже тем же вечером, когда дочь ложилась спать, я зашла к ней и сказала:
— Я горжусь тобой, Ибен. Ты так хорошо учишься… А уж папа как гордится — того и гляди от гордости лопнет. — Я поцеловала ее в макушку и пожелала спокойной ночи.
От этих воспоминаний у меня сводит живот. Но тогда я этим не ограничилась. Утром, за завтраком, заговорила с ней по-английски. Спросила, будет ли она хлеб, масло и сыр. И продолжала выспрашивать, нарочно используя слова, которых она не знала. Ибен опустила голову и на все мои вопросы отвечала «yes».
Часто ли я обходилась с ней так? Ведь на самом деле не ей я хотела причинить боль. Я просто мучилась оттого, что у меня ребенок. Боялась того, какой она может вырасти. Я ненавидела тот мрак, из которого она появилась, хотя ее вины в этом нет. Возможно, она и впрямь сбежала.
Я открыла глаза. Выбросила из головы эти мысли и встала. Пол под ногами был ледяной — так мне и надо. Ноги тяжелые, все тело затекло. Дома, скорее всего, никого. Тур ушел на поиски. Искать Ибен. Чье окоченевшее тело, возможно, лежит где-то… Перед глазами то и дело всплывали картинки, видеть которые я не желала: ее посеревшая кожа, холодная и израненная, темные от крови волосы… Нет, нельзя об этом думать.
Шкаф был открыт, и я окинула взглядом всю мою прекрасную одежду, аккуратно развешанные в ряд вещи. Большинство из них синие, черные и серые. Покупая красивую одежду, я успокаиваюсь; ведь надев ее, могу показать миру, что я — женщина со своим стилем. Такая одежда и обувь побуждают меня расправить плечи, поднять голову. Когда я иду на переговоры, одежда придает мне уверенности. Одежда — это намного больше, чем просто вещи. Это контроль. По крайней мере, моя одежда. Я закрыла шкаф и посмотрела в зеркало на дверце. Босая, в поношенной пижаме, светлые волосы растрепаны, потому что я ворочалась всю ночь. Развернулась и вышла из комнаты.
Перед корявыми буковками на двери в комнату Ибен я приостановилась. «Прежди, чем вайти, стучись!» Она написала это много лет назад, но листок висел на прежнем месте — воспоминание и предупреждение. Криминалисты в белых костюмах, вооруженные маленькими кисточками и ватными палочками, уже много раз нарушили это правило. Я прижала ладонь к листку, толкнула дверь и заглянула в тесную комнату с желтыми стенами. Комод в цветочек. Плакаты с лошадьми на стенах. Розовое постельное белье.
Через несколько лет здесь все изменится. Станет как у всех подростков, а на стенах появятся фотографии парней. Мне всегда хотелось посмотреть, какой будет Ибен, когда вырастет.
Стол завален бумагой, принадлежностями для рисования и игрушками. Когда я прошу ее прибраться, она лишь убирает вещи с пола. Я взяла в руки несколько листков. И испугалась. Вдруг я наткнусь на рисунки с каким-нибудь взрослым сюжетом? Нет, такое полицейские забрали бы. А рисунки на столе безобидные. На них принцессы, лошади и собаки.
