— За гостей прошу прощения, — сказал Эгиль, — но ключ я не брал. Я же правду говорю — дверь и так была открыта.
Я с трудом сдерживалась, чтобы не швырнуть в него чем-нибудь или не вскочить и не уйти оттуда. Вцепилась в кресло.
— После того как ты свалила, Ингвар места себе не находит.
— А я тут при чем?
Эгиль покачал головой.
— Он же тебе зла не желал. Просто он слабак.
— Это уже немало.
— Ну ладно, мы-то с тобой все равно можем общаться?
— Посмотрим. — Я откинула голову на спинку кресла.
Оказывается, я скучала. По нашей жизни в той квартире. По общению.
— Как провел лето? — спросила я.
— Скучища дикая. И это еще слабо сказано. Следующее лето будет лучше. Тогда поеду по Штатам кататься. Голливуд, Лас-Вегас, Мемфис, Чикаго, Нью-Йорк…
Я засмеялась.
— Ты просто ходячее клише, я и забыла… Значит, папаша решил больше гайки не закручивать?
Его синие глаза впились в меня.
— Прости, — сказала я, — привычка.
— Ответ — нет, — проговорил он, — но это и неважно. У меня появилась идея получше.
Я расхохоталась.
— То есть ты даже план придумал?
Эгиль огляделся, встал и подошел к моему креслу.
— Я ограблю папашу, — прошептал он, — вот что я придумал.
— Серьезно?
Эгиль наградил меня широкой белоснежной улыбкой.
— Серьезнее я еще не бывал, — сказал он, — я об этом с детства мечтаю. Этот ушлепок еще раскается во всем, что наворотил. Давай со мной?
Я молча смотрела на него.
— Соглашайся! Ну давай же, бабла срубим охрененно! I was a poor nigga, now I’m a rich nigga
[9]. Сечешь? Это же охренеть как круто!
— Ты, похоже, и правда охренел, Эгиль.
— Почему ты теперь такая зануда?
— Ты поэтому сюда приперся?
Он вздохнул.
— Вообще-то Ингвар тоже не прочь, но его я задействовать не хочу. Он теперь все время обдолбанный ходит. И еще бухать начал, а это хуже всего. Из-за эпилепсии его теперь и оставлять-то одного страшно, как он напьется. Дэвид говорит, с ним связываться глупо, и тут я согласен.
— Ты чего, теперь с Дэвидом Лорентсеном тусишь?
— А почему бы и нет?
— Значит, помощники для ограбления папаши у тебя уже есть, а ты просто хочешь утянуть за собой в тюрягу побольше народа?
— Утянуть к богатству, ты это хотела сказать?.. Ну что, ты со мной?
Я покачала головой.
— Меня задействовать тоже не выйдет.
Мемуары рептилии
Переползая через ее спящее тело, я вспоминал, как в детстве преодолевал преграду в виде материнской спины. Мне казалось, что на другой стороне меня ждет целый мир. Я переполз по ногам на живот. От крошечных капель пота ее кожа была соленой. Добыча без шерсти вкуснее всего. Языку ничто не мешает добраться до кожи, а тепло ощущается острее. Однако она в жертвы не годилась — чересчур крупная, а я по сравнению с ней маленький. Сколько бы ни пытался вытянуть свое бедное тело, я едва дотягивался ей до икр.
Во сне ее лицо помертвело. Лишь дыхание и тепло свидетельствовали о том, что она жива. Я подобрался к ее уху, тесно прижался и дотронулся языком до тонкой мочки уха, горькой от ушной серы. Отдернул язычок и, полежав неподвижно, открыл рот. И тихо зашептал.
Я нашептывал те несколько слов, которые выучил, слушая людей. Я шептал «еда» и «охота». И еще одно слово. «Добыча». Слова мне нравились, однако звук был тихий, и мое собственное ухо его не улавливало. Тем не менее я знал, что способен издавать звуки, потому что ее ухо подрагивало. Мышцы на лице слегка подергиваются. Дыхание сбивается. На коже появляются мурашки.
Днем я выжидал. Не выспавшись, она делалась нервной. А потом старалась держаться подальше от других людей, ближе ко мне. Запиралась в комнате и предавалась своим одиноким развлечениям. И открывала рот, словно собираясь шипеть, хотя ни недруга, ни друга рядом не было.
Спустя несколько дней начиналась следующая фаза. Женщина просыпалась по ночам и смотрела на меня. Она шипела что-то мне в ответ. И тогда я понимал, что осталось недолго. Вскоре я обовьюсь вокруг сочного зверька. Зверька либо слишком маленького, чтобы сбежать, либо прирученного людьми. Такую добычу поймать несложно, но когда их сдавливаешь, они пульсируют, да и на вкус мясо и кровь у них свежие.
Слово «инстинкт» я выучил от людей. Они обозначают им то, что делают другие животные, словно сознанием обладают лишь сами люди, а другие животные руководствуются инстинктами. И тем не менее мои поступки в отношении нее были осознанными, зато ею управляли инстинкты.
Лив
Олесунн
Суббота, 15 февраля 2005 года
Я уткнулась в мягкий живот Аниты, ставший после родов почти плоским. Она хихикнула и заерзала. Под лифчиком, который она не хотела снимать, набухли груди. Анита говорила, что они болят и наливаются. Когда я дотронулась до них, она отстранилась, встала и накинула халат. Подойдя к кроватке, взглянула на Аврору — та негромко всхлипнула.
Девочка плакала всю ночь. Ее крик до сих пор отдавался у меня в ушах. А вот Анита, похоже, привыкла. По крайней мере, она терпеливо сносила его — спокойно расхаживая, утешала и укачивала малышку. Наверное, матери такой и полагается быть, всецело поглощенной собственным ребенком. Сама я взяла черную пуделиху и пошла гулять с ней вокруг дома, благодарная за возможность побыть в тишине. Я бродила по снегу, и мне казалось, что пуделиха вынюхивает своих щенков, хотя, скорее всего, она уже давным-давно их забыла. С того дня, как я прошлым летом принесла Неро щенка, никакой живности он больше не видел. Тот мой поступок непростителен. И Анита никогда об этом не узнает.
Она расхаживала по комнате с полусонным младенцем. Головка девочки была покрыта темными волосиками. Малышка успокоилась, а вот ночью даже покраснела от крика и смахивала на маленькое орущее чудовище. Я вдруг поняла, что каким бы желанным ни был ребенок, ты вовсе не обязательно будешь его любить.
— Ты чувствуешь разницу? — спросила я.
Анита удивленно улыбнулась.
— В чем?
— В тебе самой. Ты изменилась после того, как стала матерью?
Она перевернула Аврору на живот и положила ее на матрас.
— Не знаю. Я об этом не думала, но вообще, наверное, изменилась. Не сразу после родов, а постепенно.
