— И что именно поменялось?
— Теперь важна не я. Раньше на первом месте была я, и никто больше. А теперь главная — Аврора.
Девочка дергала руками и ногами, словно силилась понять, как же ей сдвинуться с места.
— Наверное, это приятно, — сказала я.
— Да, не скажу, что мне опять хочется все время думать про Аниту. — Она рассмеялась. — Я вроде как стала мудрее.
Я подумала о собственной матери — или о той, кто утверждал, будто она моя мать. Что же с ней-то не так? Как ей удалось избежать подобных изменений?
— Надо только решить, что делать с Бирком, — Анита помрачнела, — если у меня сил хватит.
— То есть ваш уговор с ним больше не действует?
Она пожала плечами.
— Раньше действовал. То есть это мне так казалось. А сейчас до меня дошло, как это называется. Проституция. И саморазрушение.
Я оглядела величественную спальню, обшитую лакированными панелями из темного дерева, с окнами в скошенной крыше. Анита говорила, что дерево старое и ухаживать за ним сложно, однако смотрится оно красиво. Такое обычно говорят взрослые. Дом перешел к Бирку по наследству; он принадлежал к третьему поколению тех, кто живет в этом доме, а его мать, страдающая синдромом Альцгеймера, давно переселилась в дом престарелых. Значит, это бордель? А я — очередной клиент, еще один действующий уговор?
— Ты тоже не все знаешь, — она скривилась, — но мне надо хоть кому-нибудь рассказать, иначе я просто не…
Аврора приподняла головку и хрюкнула. Анита машинально наклонилась и положила малышку чуть иначе, хотя той, похоже, и так было неплохо.
— Обещай, что не станешь меня обвинять?
— Да с чего мне тебя обвинять?
Убрав руки за спину, она расстегнула лифчик и, сняв его, положила на подушку. Груди у нее и впрямь набухли от молока, большие соски и тонкие вены особенно выделялись на бледной коже. Сильнее всего пострадала левая грудь — ее почти целиком покрывал зеленоватый синяк.
— Остальные уже сошли, — пояснила Анита, — но тут он постарался. Ты бы это в самом начале видела…
Я вытянула руку и дотронулась до синяка. От сердцебиения ее грудь подрагивала.
— Он ужасно ревнует, — сказала Анита, — и жутко меня обвиняет. Утверждает, будто Аврора, вполне вероятно, не его дочь, хотя достаточно на нее посмотреть, и все сразу становится ясно. Он меня и к картинам ревнует. Говорит, мне надо завязывать с искусством, и тогда я, мало того, что стану счастливее, так еще и буду лучшей матерью Авроре. Я, мол, витаю в облаках и недостаточно хорошо забочусь о ней. Он много раз угрожал сжечь все мои краски и кисти. Не понимает, что картины — это часть меня. В картинах меня больше, чем в этом теле. Мольберт — мое сердце, краски — легкие, я не преувеличиваю.
— Тогда уходи от него.
— Да. Надо его бросить.
Анита сглотнула и опустила голову, тряхнув светлыми волосами.
— Вот отстой, — сказала она, — отстой… Я впервые рассказала об этом вслух. Что же мне делать?
Я посмотрела на ее опущенную голову. Вспомнила, как взяла Неро и самое необходимое и за день переехала от Эгиля с Ингваром. Мне легко жечь за собой мосты. Но, возможно, для кого-то это сложнее. Даже если прожил с кем-то всего несколько месяцев…
— Я боюсь, — призналась Анита, — боюсь оставаться и боюсь уйти. Но больше всего боюсь того, что он способен натворить. Что-то говорит мне, что он только один раз меня избил, что больше он не посмеет, но я и слушать не желаю. Надо бежать. Туда, где он меня не найдет.
Анита закрыла лицо руками и принялась всхлипывать.
— Ну перестань… — Мне сделалось неловко. — У тебя же есть родные, у которых можно пересидеть какое-то время?
— В мамином доме до сих пор есть моя комната, но надолго ли меня туда пустят, не знаю. Я, кажется, не говорила, но Бирк — сын одного из лучших маминых друзей; мы с ним уже давно встречались, просто потом разбегались, а когда съехались, мама была счастлива. Она считает, что лучше его мне не найти.
— Когда ты расскажешь, что он с тобой сделал, она изменит свое мнение. — Сказав это, я почувствовала себя холодной и чужой. Кто я такая, чтобы рассуждать о матерях и дочерях?
Анита вытерла слезы и покачала головой.
— Я боюсь, — повторила она. — Не уверена, что у меня хватит смелости.
В эту секунду Аврора испустила пронзительный вопль. Анита поднесла ее к груди, сунула сосок ей в рот, и вскоре малышка уже с удовольствием зачавкала. А вот сама я пила хоть когда-нибудь материнское молоко? Даже представить сложно.
Мариам
Олесунн
Вторник, 22 августа 2017 года
Я вставила старый золотой ключ в замок. Попыталась повернуть его, однако сказки, где главный герой открывает долго простоявшую запертой дверь, не получилось. Дверь и так была открыта. Запирала ее только я.
— Когда ты исчезла, Эгиль переселился к тебе в комнату, — сказал Ингвар. — Точнее, его посадили, потом он несколько лет жил с одной девушкой, а затем опять сел, так что в основном я живу тут один, но эта комната мне не нужна. Эгилю она теперь тоже не скоро понадобится, так что пользуйся, — он на миг умолк, — пока будешь искать дочь.
Воздух в комнате был спертый, к тому же тут появился новый, чужой запах, — и все же это моя комната. Хотя ковролин исчез, стены выкрасили в светло-серый, а кровать поменяли. Растения в горшке тоже больше не было, вместо него там стояли старенькая игровая приставка «Нинтендо» и картонная коробка. Главное — окно в сад и сливовое дерево за ним — все равно никуда не делось. На полу валялись полотенца, шорты и пара кроссовок «Найк». Для комнаты Эгиля здесь чего-то не хватало. Но тут я повернулась и увидела плакат на стене у двери. Блеск для губ, силикон и длинные загорелые ноги. Посмотрев на Ингвара, я показала ему ключ.
— Ты видел его после того, как тот исчез?
Ингвар уставился на ключ и нахмурился.
— Нет, как ты съехала, я его больше не видел.
— Это ключ от вот этой двери. Он лежал в шкатулке Ибен.
— Серьезно?
— Ты помнишь тот вечер, когда ключ пропал?
Он опустил глаза и ткнул порожек ногой в носке. Ингвар никогда не любил ссориться. Именно трусость не позволила ему отказать моему брату, когда тот напросился тогда к нам в гости.
— Кто-то, кто приходил к нам тогда, взял мой ключ и все эти годы хранил его. Кто бы это ни был, но из-за этого человека ключ оказался в шкатулке моей дочери. Это предупреждение мне. И оно серьезное.
— Как думаешь, кто это?
— Насколько я понимаю, в тот вечер только двое могли взять ключ — Эгиль или Патрик. У обоих была причина проникнуть ко мне в комнату. Эгилю нужна была змея. А Патрик — это Патрик. Ему наверняка не терпелось порыться в моих вещах… — Я представила, как Патрик обнюхивает мою одежду. — Вряд ли еще кому-то сюда понадобилось бы. Как по-твоему?
