Выезжая на шоссе, я прибавляю скорость. В середине дня ехать по этим дорогам очень приятно. Проезжаю мимо футбольного стадиона; когда я отсюда уехала, его только открыли. Еду дальше к Муа, сворачиваю к Суле. С того вечера я его не видела. Чувствую, как от мысли о его ледяном взгляде все тело начинает дрожать от страха.
Я сворачиваю на обочину, перевожу дыхание. Сердце колотится о ребра. Закрываю глаза и представляю себе Змея Мидгарда, проползающего по этому шоссе, сбрасывающего с дороги все машины. У него еще есть время. Я отправляю запрос во вселенную, но, когда открываю глаза, передо мной по-прежнему шоссе, по которому знай себе мчатся по своим делам машины.
Дом стоит на пригорке, недалеко от причала, куда пристает маленький паром до Олесунна. Паркуясь, я чувствую тошноту и жалею, что не позавтракала. Выхожу из машины и смотрю на дом. Подхожу к входной двери. Таблички с именем Шейе возле звонка нет; видимо, теперь у них новая система домофонов. Я высчитываю нужный этаж. Держу кнопку достаточно долго, хотя тело разрывается от нежелания делать это.
Руе
Олесунн
Суббота, 16 апреля 2005 года
Вечер за окном был окрашен в мерцающий синий — раз, два, три, вот и ночь. Где-то далеко бурчали голоса — какая-то передача по радио. Я сидел на табуретке в чужой гостиной; сосед предоставил ее в распоряжение полиции. Они привели меня сюда, когда поняли, что я родственник. На плечи мне накинули плед, словно пациенту в шоковом состоянии, но я его снял. На самом деле, мне было холодно. Телу было холодно, а лицо горело, будто огонь все еще сидел у меня в голове, в глазах, в мозгу.
Когда я в последний раз подходил к окну, чтобы посмотреть на дом, вместо него остался лишь черный пустой каркас, похожий на сгоревшего паука. Вода, которой пожарные продолжали его заливать, превращалась в серый плотный дым. Она мне позвонила. За полтора часа до того, как я примчался сюда, она мне позвонила. Какое же отчаяние билось в ее голосе! Может, это знак, что ее там не было? Ведь тогда она позвонила бы пожарным, а не мне? Может, она сейчас в отчаянии, но где-то не здесь? Может, то, из-за чего она впала в отчаяние, уже прошло; может, это какая-то ерунда, над которой мы вместе посмеемся, когда встретимся? Ее ведь там нет. Может, случилось то, о чем мы все время слышим, — люди, которые должны были быть на месте происшествия, но по какой-то случайности их там не оказалось? Сели не на тот автобус, замешкались по дороге, забыли что-то и очень вовремя вернулись… Такое же все время происходит, это совершенно обычная ситуация.
Конечно, все равно это трагедия. Дом сгорел, все вещи — тоже. Картины, которые Анита нарисовала за все эти годы и которые заполняли ее сгоревшую мастерскую. Все стены были увешаны рисунками и набросками — она ведь была такой талантливой… Недостаточно, чтобы зарабатывать этим на жизнь, это правда, но очень талантливой. А теперь все сгорело, совсем все. Трагедия… Но если она окажется живой, то нарисует новые.
Когда Анита бросила изучать маркетинг — а за обучение я отвалил немалые бабки — и решила стать художницей, я пришел в ярость. Она все еще не понимала, как глупо идти по жизни без постоянного источника дохода. Она хорошо рисовала, но это можно делать в свободное от прибыльной работы время. А Ингрид, конечно, ее поддержала. Последний раз, когда я ее видел, она с таким упоением рассказывала, какая талантливая у нас дочь, как замечательно, что у нее есть Бирк, в его лофте она сможет воплотить свою мечту о мастерской… Так что я стал тем самым несправедливым отцом, который пытается укротить огонь в душе своей дочери, который хочет превратить его из костра на Иванов день в спокойно тлеющий уголек.
Но моя дочь не поддавалась укрощению. Мне, наверное, следовало проявить чуткость, однако я так боялся, что она выбросит свою жизнь на ветер…
Дверь открылась. В комнату медленно вошел Сверре. Он не поднимал на меня взгляд.
— Как ты?
Сверре приблизился очень осторожно, словно его тяготила необходимость поговорить со мной. Он был похож на маленького мальчика. Это так бесит, ужасно бесит! Я ведь не стеклянный, не разобьюсь…
— Не спрашивай, как я, — услышал я рявкающий голос, совсем не мой. — Докладывай, что происходит.
Сверре кашлянул, присел на краешек дивана, сцепив руки на коленях. Было похоже, что он пришел сюда посочувствовать мне.
— Анита не берет трубку, — сказал я. — Только автоответчик. Может быть, она куда-то ушла, почувствовала себя лучше и ушла погулять… Ведь так?
Сверре поймал мой взгляд и внезапно успокоился. Подался ко мне, пытаясь заставить меня слушать его.
— Вы ведь не перестали искать только из-за того, что думаете, будто они внутри?
— Руе…
— Нет, — сказал я. — Не надо сидеть здесь и говорить мне «Руе». Вообще не трать на меня время; иди и найди моих дочь и внучку.
Я махнул рукой, хотел показать, как скверно, что не все силы брошены на их поиски.
— И не приходи, пока вы не найдете их.
— Руе, послушай, — Сверре взял меня за руку и посмотрел мне в глаза. — Мы нашли останки.
— Останки?
Лицо словно обожгло пламенем. Я хотел отстраниться, не хотел ничего слышать, но Сверре крепко держал меня.
— Мы нашли внутри обгоревшие останки взрослого человека. Предварительно это женщина. На руках у нее младенец.
Останки. Угольно-черный дом-паук, лежащий на спине. Мне приходилось видеть такие останки. Обгоревшие тела с выдающимися вперед зубами и пустыми глазницами, или просто скелеты в засыпанной пеплом комнате. Я прекрасно знал, как пахнет сгоревшая человеческая плоть. От этой мысли меня замутило.
— Вы ошибаетесь.
Сверре покачал головой:
— Нет, Руе. Мы не ошибаемся.
Мариам
Олесунн
Среда, 23 августа 2017 года
Я поднимаюсь по лестнице, а она уже стоит в дверях. Длинные, покрытые ярко-красным лаком ногти, платье в синий цветочек. По коже на ногах видно, что она постарела. Неестественно темный загар, короткие мелированные волосы — ничего не помогает. В молодости она была натуральной блондинкой, как и я.
— Вы только посмотрите! — Она обнимает меня за плечи. — Я видела тебя в новостях. Ты выглядишь совсем взрослой… А ведь я думала, ты никогда не научишься краситься.
Я выворачиваюсь из ее объятий, как подросток.
— Что, маме уже и обнять тебя нельзя?
Даже здесь чувствуется запах ее духов из магазина беспошлинной торговли.
— Я ненадолго, — говорю.
Она заходит в квартиру, приглашая меня войти. В коридоре висит табличка, на которой курсивом выведено: «Дом там, где твое сердце». Что-то новенькое. Когда я здесь жила, все стены были голыми — ну, может, зеркало висело или какой-нибудь плакат… Текст — чистой воды ложь. В этом доме сердца нет.
