* * *
— В суде это нам не поможет, — сказал Август, когда мы вышли на улицу.
Сквозь серые тучи пробивались лучи солнца. Желудок сжался в комок. В суде?
— Может, нам стоит поехать поговорить с Руе? — робко предложила я.
Август с удивлением посмотрел на меня.
— Ты хочешь поговорить с ним сейчас, когда его опознал свидетель?
В его взгляде мелькнуло превосходство — ведь у него за плечами уже несколько лет службы, а я всего лишь жалкий новичок. Откуда мне знать, как нужно поступить? Возможно, на меня давит авторитет шефа. Типичная «хорошая девочка». Но ведь именно это и полагается делать — слушаться шефа…
— Нам нужно сделать пару звонков, — сказал Август, когда мы сели в машину. — В Олесунн, знакомым Руе. Надо выяснить, что связывает его с этим делом.
Что связывает его с этим делом… Именно это мы могли бы узнать у Руе.
— Ты уверен, что нам не стоит поехать к нему и поговорить?
Август, похоже, обиделся, но тут же улыбнулся.
— Позвони Бирте, — сказал он. — Посоветуйся с ней.
Руе
Олесунн
Вторник, 5 июня 2012 года
Время рядом со мной не шло. Оно мчалось. Проносилось мимо на сверхзвуковой скорости, а я сидел как прикованный. Смотрел на кирпичную стену, смотрел, как осыпается штукатурка, как падают на ламинат маленькие белые хлопья. Вот так я и позволил времени пройти — часам, дням, неделям, месяцам, годам. Я напоминал фигурку в стеклянном шарике, где сыплется снег. Мне казалось, что какой-то злобный бог, хитро посмеиваясь, трясет этот чертов шарик.
Моя голова была переполнена. Каждый раз, когда я пытался заснуть, ее заполняли воспоминания. Таблетки, удерживавшие их на расстоянии, я выбросил в унитаз пару недель назад. Мне исполнялось пятьдесят, и этот день я хотел отметить полностью свободным от этой дряни. Я знал, что нужно попытаться поспать до прихода Эгиля, но у меня не вышло. Я закрывал глаза и видел сгоревшие останки Аниты. Я знал, что нужно убрать посуду с разделочного стола, но просто сидел и смотрел в стену.
Пришел Эгиль. Ему удавалось меня встряхнуть. Он говорил: «Сделайте это и вот это, Руе, так будет лучше». Именно. Я именно этого и хотел. Чтобы у меня был родитель. Я, отец, даже дед… Я закрыл лицо руками.
В последнее время все было хорошо. Мы пару раз встречались в кафе, говорили о жизни, и в лучах этого паренька, которому удалось справиться с собой, все казалось таким простым, даже удивительно. В прошлый раз он заговорил о своем отце. Сказал, что в те дни его детства, когда отец бывал дома, он, как правило, напивался. И мать тоже. Снаружи все выглядело шикарно — деньги, статус, все дела, а внутри, в стенах дома, царило одиночество. Эгиль помнил это ощущение заброшенности; мать и отец занимались только своей жизнью. Он помнил, как прятался и наблюдал, сколько времени пройдет, пока его не найдут. В юности он сбился с пути, все чаще выпивал, хулиганил в школе. Он обвинял отца за каждую каплю выпивки, которая попадала к тому в рот, говорил он. А потом отец захотел отобрать у него еще и деньги. И тогда он решил мстить.
Когда раздался звонок, я вдруг понял, что мне нечем его угостить. Даже растворимого кофе нет. Какое-то время сидел, соображая, не лучше ли вообще не открывать, отложить визит до лучших времен. В дверь снова позвонили, и я вспомнил, как Эгиль сказал, что обычно люди моего возраста не бывали к нему добры. И что это очень много для него значит. Я встал и подошел к двери.
Эгиль крепко пожал мне руку и вошел в маленький коридор.
— Круто, что вы разрешили мне прийти сюда, — сказал он.
Внезапно мне стало страшно. У него есть какие-то ожидания, и они, конечно, разобьются вдребезги, как только он увидит мою квартиру. Как только поймет, что я всего лишь дряхлый полицейский на вечном больничном, который так и не оправился от горя. Но Эгиль вполне спокойно вошел в гостиную и сел на диван рядом со сбитым в кучу шерстяным пледом, валяющимся там, где я его бросил. Казалось, он вообще не заметил все эти стаканы, чашки и тарелки на столе. Я плюхнулся на диван рядом с ним и, объяснив, что мне нечем его угостить, почувствовал себя глубоким стариком. У меня не было ни штруделя, ни пирога, ничего такого, что выставляла на стол Ингрид, когда к нам приходили гости.
— Я так рад, что вы бросили эти таблетки, — сказал Эгиль. — Это правильно. Невозможно ничего обдумать, если постоянно загружаться.
— Должен признать, мне тяжеловато, — сказал я. — И все же так правильно. Я думаю, пусть мне лучше будет плохо, чем не будет, если ты понимаешь, о чем я.
— Вы с кем-нибудь встречаетесь? — спросил Эгиль и посмотрел на потолок. Внезапно я вспомнил, что он еще совсем молод.
— Давно покончил с этим, — ответил я. — Моя жена встретила какого-то придурка, который приглянулся ей больше меня.
Я думал, Эгиль рассмеется, но он лишь покачал головой.
— Не понимаю, какое это имеет отношение к делу. Ну, то, что сделала ваша жена. Если вы начнете с кем-нибудь встречаться, готов поспорить, ваше настроение улучшится.
— От женщин одни проблемы.
Он кивнул.
— Это правда. Только уберите слово «одни». От них бывает много чего. Вы бы все-таки заглянули на сайты знакомств…
Вечно эта молодежь знает, что следует сделать взрослым людям. Анита тоже так говорила, когда мы общались. Она тоже считала, что мне нужно попытаться кого-нибудь найти. Как сделала ее мать.
— А ты? — спросил я. — Любовные дела процветают?
Эгиль фальшиво рассмеялся, как будто ожидал этого вопроса.
— Мы собираемся жить вместе.
Он просиял, когда я поздравил его, — вид у него был взволнованный и влюбленный. Потом снова уставился в потолок, а я стал вспоминать, каким сам был в его возрасте. Тогда я считал, что помимо меня в этом мире есть еще кто-то, благодаря кому я стану цельным человеком. Эта иллюзия давно исчезла, но я помню, что мне было приятно.
— То есть у тебя все прекрасно, — сказал я.
— Да. В целом да. Просто отлично.
Он встал и подошел к окну. Было видно только деревья и серую улицу; снег лежал не дольше пары дней.
— Приятное местечко, — сказал Эгиль. — В центре… Надеюсь, мы тоже найдем себе что-нибудь вроде этого.
Потом он повернулся к единственной украшенной стене в квартире, свет из окна освещал две висящие на ней картины. Я хотел, чтобы солнце хотя бы иногда падало ей на лицо. Эгиль остановился, подошел поближе.
— Это вы, — сказал он и указал на картину, подписанную «Полицейский». Малышка поймала мою типичную позу: взгляд опущен, сосредоточен, лоб нахмурен. Свет падал на мою голову, на серую кожу лица. Очень непросто быть дочерью человека, который никогда не отрывается от бумаг.
