Я приезжал сюда ежедневно с начала лета. Просто взглянуть. Иногда в доме горел свет, иногда нет. Иногда у дома стояла машина, иногда нет. Я останавливался на несколько минут, а потом уезжал. Не знаю, зачем я это делал. Наверное, надеялся, что мне представится возможность разрушить их идиллию. Задай кто-нибудь вопрос — и я ответил бы, что просто ошибся, заехал не туда. Встреть я ее или кого-то из ее семьи — и все повернулось бы иначе…
Я отложил телефон, оглядел пустые улицы и подумал о том, что рассказывал мне Эгиль об этой женщине. О Лив, которая теперь звалась Мариам. О том, что, по его прикидкам, произошло в той комнате. Я не хотел об этом думать. Не мог. Я закрыл глаза и попытался отогнать от себя эту мысль, но она засела прочно. Хрупкие косточки Авроры, сломанные из-за того, что ее что-то сильно сжало. Если я в чем-то и был согласен с Ингрид, так это в том, что у Бирка не имелось мотива убивать собственного ребенка. А вот змее-душителю мотив не нужен. Нужен лишь дьявол, который сведет жертву и охотника.
Открыв глаза, я решил, что пора ехать, но вдруг заметил ребенка, поднимающегося по склону. Маленькая девочка с длинными светлыми волосами, тонкими, как пушок. Волосы топорщились, словно наэлектризованные. На ней была красная, чуть великоватая ей куртка. Когда она подошла поближе, я увидел, как она похожа на мать. Я опустил окно, присвистнул: «Пст!» Девочка остановилась. Взглянула на меня. Я свистнул еще раз и махнул ей, чтобы она подошла поближе. Девочка сделала несколько коротких медленных шагов в мою сторону. Смотрела она недоверчиво, ибо прекрасно знала, чего стоит опасаться маленьким девочкам. Я показал на дом.
— Это дом Мариам Линд?
Она взглянула на дом. Кивнула.
— А ты — ее дочь?
Она снова кивнула.
— Ты такая же красавица, как и она, — я подмигнул ей.
Девочка обернулась, с тревогой взглянула на дорогу.
— У меня есть кое-что, что принадлежит ей, — сказал я. — Из тех времен, когда она была молодой. — Высунулся из окна и протянул ей золотую цепочку с ключиком. — Если хочешь, забери.
Часть III
Руе
Кристиансунн
Четверг, 24 августа 2017 года
Я проверяю пальцем, острый ли нож. Я не знаю, сколько раз уже проводил острием по тонким линиям кожи. Я всегда точно знаю, как сделать так, чтобы не порезаться. В зеркале шкафа вижу свое отражение — с ножом в руках я выгляжу дико. Поднимаю руку и машу ножом в воздухе, будто сражаясь с невидимым врагом. Кто знает, что было бы, окажись я в тот день у Малышки… Может быть, я смог бы все предотвратить. Ради этого я даже глотку кому-нибудь перерезал бы.
Направляю кончик ножа на Ибен. На ее обнаженное горло с хрупкими сосудами под тонкой кожей. Осторожно касаюсь ее ножом. Провожу по светло-розовой коже, по горлу, по щеке. Она не отводит от меня взгляда, улыбается застывшей улыбкой. Застенчивая, сдержанная улыбка; лицо, похожее на материнское, мягко сияет. У Мариам взгляд пронизывает холодом, от него того и гляди в ледышку превратишься. Ее дочь не такая. Она мягкая, добрая. Не знаю, зачем я порчу эту фотографию. Возможно, чтобы убедить самого себя в том, что она мертва. Весь город уже уверен в том, что она мертва. Как моя Анита. И моя Аврора.
Я начинаю развешивать остальные фотографии, которые конфисковали мои коллеги, когда арестовывали меня. Фотографии Лив, питона. От этих снимков меня начинает тошнить. Все эти месяцы я боролся с тошнотой и с мечтой нанести Лив настоящий удар. Не просто увидеть ее за решеткой, а по-настоящему навредить ей. Отомстить. Поэтому я заговорил с Ибен. Я хотел использовать ее для того, чтобы добраться до ее матери. Возле торгового центра я хотел рассказать ей все о той женщине, которую она называет своей матерью. Это был отчаянный поступок, попытка заставить ее понять. Я сказал ей, что она должна помнить: доверять нельзя никому, особенно взрослым, особенно тем, кого, как ей кажется, она хорошо знает. Потом я сказал, что ее мать — убийца. Ибен хотела уйти, возможно, я схватил ее за руку и повысил на нее голос, но она вырвала руку. А потом убежала быстро-быстро вверх по дороге и скрылась из виду.
Папка с бумагами по делу Дэвида лежит на тумбочке. Я открываю ее, листаю фотографии и отчеты. Судя по всему, это дело совершенно не связано со смертью Аниты, но все же я не могу его оставить. Сначала я думал, что, возможно, кто-то, замешанный в нападении в переулке, убил по не известной мне причине и Аниту. Откуда мне было знать — ведь я ни за что в жизни не поверил бы, что моя дочь способна напасть на человека! В какой-то момент я был в таком отчаянии, что даже навестил мать Дэвида Лорентсена, выложил перед ней все фотографии, все бумаги, отчеты, которые ей нельзя было видеть, газетные вырезки, снимки Мариам и Ибен. Я давно уже утратил способность мыслить разумно. Мной руководил гнев, хотя я знал, что он мне не поможет. Гнев застилал мне глаза…
Раздается звонок в дверь, длинный громкий звук пронзает мое тело. Я кладу нож в карман, глубоко вдыхаю. Собираюсь с силами, иду к двери и наклоняюсь к глазку. Она смотрит прямо на меня. Тонкие губы растянуты в улыбке. Выглядит так, будто она смеется надо мной. «Я знаю, что ты там», — говорит ее взгляд. Губы накрашены, она одета в блузку и брюки. На узком плече висит небольшая сумочка. Выглядит, как и полагается бизнес-леди, которой она умудрилась стать. В сумочке у нее, конечно, оружие, но она меньше и слабее меня. Набралась смелости прийти сюда! Она еще пожалеет…
Когда я открываю дверь, она сжимает ремешок сумки.
— Мариам Линд, — говорю я. — Добро пожаловать!
Кланяюсь и впускаю ее внутрь.
Не снимая обуви, она проходит, садится на край дивана и оглядывает мою квартиру.
— Пустовато тут у вас.
— Мне хватает.
Мариам Линд пристально смотрит на меня.
— Я была в тюрьме у Эгиля, — говорит она. — Сегодня.
Я жду, что она скажет что-нибудь еще. Рано или поздно это должно было случиться — она должна была выяснить, что я про нее знаю. Значит, все эти дни она торчала в Олесунне. Возможно, именно там спрятала свою дочь — точнее, ее труп. А сейчас она сглупила, придя сюда. Думает, будто сможет напасть на меня так, как напала на Аниту, ударить меня по затылку…
— Вот как, — нарушаю я молчание. — От меня привет передали?
— Он велел мне поскорее ехать сюда. Когда я рассказала ему о ключе.
Она держит в руках цепочку с золотым ключиком. Он раскачивается из стороны в сторону, как маятник.
— Он лежал в шкатулке Ибен.
Я киваю.
— И чего вы от меня хотите?
Жесткость и холод исчезают из ее глаз, они становятся блеклыми. Мариам Линд смотрит на меня, внезапно в ее взгляде появляется мольба.
— Где Ибен? — спрашивает она. — Пожалуйста, дайте мне ее увидеть!
Ронья
Кристиансунн
