Я с улыбкой встретил общий смех, который последовал за этим замечанием.
— Я и не особо красив. В следующий раз причешусь, почищу зубы, надену чистую рубашку и возьму с собой наточенный карандаш.
— Вы, скорее всего, полагаете, что доктор Гнаденшусс на самом деле не верит в мотивы, которые приводит в своем письме, — сказал Вольф.
— Я полицейский и многому не доверяю. Думаю, это письмо — просто звон ярмарочных бубенцов. Именно так. То, что, по его мнению, хотят услышать люди вроде вас. А меня этот треп, честно говоря, не убедил.
— Вы так говорите лишь для того, чтобы подорвать нашу решимость опубликовать письмо.
— Нет, даже если бы думал, что смогу. Но я уже слышал политические заявления такого рода. Подобную чушь пишут люди, отбывая срок в тюрьме Ландсберг
[46].
— Он написал в конце «Хайль Гитлер». Это все, что нам нужно знать, не так ли? Ведь совершенно очевидно, что убийца — нацист.
— Точно, — поддержал другой мужчина.
— Безусловно, именно в этом он хотел вас убедить, — сказал я. — Но мне интересно, почему он отправил письмо только в еврейскую газету? Насколько нам известно, ни одна другая ничего не получала. И давайте посмотрим правде в глаза, господа, он же здесь не перед хором проповедует. Полагаю, никто из вас не верит в идею избавления города от нищих инвалидов под дулом пистолета.
— Нет. Конечно нет.
— Поэтому я бы сказал, что он прислал это письмо вам, потому что вы напечатали статью Бернхарда Вайса. И потому, что вы поверите, будто новое письмо написано нацистом. А еще потому, что публикация письма нациста-убийцы входит в ваши планы, не так ли? Вы должны вот о чем себя спросить: напечатала бы это письмо «Фёлькишер Беобахтер» или «Дер Ангриф»? Или какая-нибудь газета издательской империи Гугенберга?
— Справедливый вопрос, — сказал Вольф.
— И каков ответ?
— Подозреваю, что там не стали бы это публиковать.
— Вы ведь не нацист, сержант? — спросил Вольф.
— Полагаю, вы не поняли мою шутку о тюрьме Ландсберг.
— Просто вас, кажется, слегка беспокоит, что мы можем поверить в то, что письмо написал нацист.
— Беспокоит? Нет, сэр. Я хочу выяснить правду, вот и все. В первом письме не было никаких упоминаний о еврействе Бернхарда Вайса. Едва ли типичная сдержанность для нацистов.
— Он прав.
— В новом письме его еврейство упоминается только один раз. И не в по-настоящему ядовитых выражениях, что звучало бы привычнее.
— Что вы хотите сказать, сержант? — уточнил Вольф.
— Я не вполне уверен, сэр. Сейчас у меня одни вопросы и недостаток фактов. Такого рода стиль, возможно, хорош для «Дер Ангриф», но не для газет, которые мне самому нравится читать.
— Я лишь театральный критик, — произнес лысый мужчина с лошадиным лицом и усами Чарли Чаплина. Это был Альфред Керр. Наверное, самый известный автор, работавший в «Тагеблатт». — Но, отвечая на ваш вопрос, что бы я предпочел написать об этом парне, вот что скажу: Шекспир учит нас, что подобные люди, вероятно, разочарованы в жизни. Не оправдали собственных ожиданий. Отчаянно жаждут могущества и власти. И прежде всего, умеют ненавидеть. Изливать беспричинную злобу, как выразился Сэмюел Тейлор Кольридж, говоря о Яго в «Отелло». Да, вот в чем ваша трудность, сержант. Вполне возможно, у этого человека нет никакого мотива. Возможно, он просто наслаждается злодейством ради самого злодейства. Боюсь, вы имеете дело не только с загадкой преступления, но и с загадкой самой жизни.
Я почесал затылок и кивнул:
— Спасибо, сэр. Я очень рад, что спросил.
На обратном пути я заехал в Пожарный департамент Берлина, чтобы повидаться с главным пожарным комиссаром Вальтером Гемппом. Это был доброжелательный, отзывчивый человек лет пятидесяти, чья модернизация пожарной службы и публичная приверженность левой Демократической партии Германии сделали его естественным союзником таких людей, как Гжесинский и Вайс. Гемппа сопровождал Эмиль Пухле, старший начальник пожарной охраны на Линиенштрассе и, по сути, заместитель Гемппа.
— Я попросил вас зайти ко мне, поскольку узнал от Вальдемара Клотца, что вы задавали ему вопросы о пожаре на заводе «Вольфмиум».
Клотц был начальником седьмой пожарной роты в Моабите, которому я позвонил после разговора с Ангерштейном, чтобы спросить, не нашли ли они следов поджога.
— Так точно, сэр.
Не желая упоминать, что получил информацию от берлинского гангстера, я решил не выдавать свой интерес, тем более что не делился еще этими подозрениями с Геннатом или Вайсом.
— Могу я узнать, почему?
— Зовите это рутинным наведением справок. Поскольку погибло не меньше пятидесяти рабочих, я решил проверить, нет ли там чего-нибудь для Комиссии по расследованию убийств. Какие-нибудь доказательства поджога.
— Да, разумеется. Что ж, мы не нашли ничего подозрительного. Вообще ничего. Наши следователи убеждены, что пожар начался из-за неисправного электрического щитка. Как только огонь разгорелся, появились все шансы на катастрофу. Осмий, который используют в производстве лампочек, содержит окись — тетроксид осмия, а он чрезвычайно огнеопасен. Еще он выделяет высокотоксичный газ, который и убил всех тех людей. На самом деле несколько моих офицеров до сих пор в больнице с поражением дыхательных путей. Даже через тридцать лет, прошедших с пожара на предприятии «Шеринг» в Веддинге, в этом городе по-прежнему не хватает респираторов. Хотя из-за того пожара погиб один из моих предшественников, Эрих Гирсберг. Так скажу, Гюнтер, как человек, которого часто во всеуслышание ассоциируют с НДП, я очень забочусь о безопасности рабочих в этой стране. И рабочие на «Вольфмиуме» не были исключением, несмотря на то что там, в основном, находились русские и поволжские немцы. Поэтому, если вы сами обнаружите что-нибудь, дающее мне основания заподозрить преступную халатность, это будет представлять для меня огромный интерес.
— Я понимаю, сэр.
— К примеру, у меня есть родственник, который работает брокером на Берлинской бирже. И он мне рассказал, что в последний месяц «Вольфмиум» проиграл крупный контракт «Осраму», одному из своих главных конкурентов. И что перед пожаром цена акций «Вольфмиума» упала вдвое. Я упоминаю об этом, поскольку страховая компания только что удовлетворила иск владельцев завода на сумму более миллиона рейхсмарок. Что с лихвой компенсирует любые убытки, которые они могли понести на фондовом рынке. Ясно, что сам я не могу расследовать это дело, но кто-то из полиции вполне может сделать выводы, и уже одно это способно стать основанием для дальнейшего разбирательства. Вы согласны?
— Да, сэр. Согласен.
